Линдси Фэй - Злые боги Нью-Йорка

Типичная картинка. Однако, признаюсь, меня потряс пол незнакомца.

– Тим! – воскликнул Вал. – Джимми, это Тим. Мой брат. Глядя на него, и не скажешь, но он острый, как вертел.

Темноволосый, изящно сложенный парень с привлекательными синими глазами взглянул на меня с колен моего брата и заметил с произношением образованного лондонца:

– Конечно, он твой брат. Смотри, какой прелестный. Здравствуй, Тим!

В ответ мне удалось выдавать только одну, допускаю, не слишком удачную фразу: «Случилось кое-что ужасное».

Вал практически сверкал жидким блеском морфина с послепартийного сборища. Секунды текли в его взгляде, как кровь из раны. Потом до него внезапно дошло.

– Вставай и иди, симпатичный солдатик, – объявил он, и незнакомый парень по имени Джимми быстро исчез, оставив позади пьяного и накачанного наркотиком капитана полиции и его донельзя вымотанного младшего брата.

Нам обоим не хватало ключевой информации.

– Господи, – тупо сказал я, упав в ротанговый стул рядом с Валом.

Мы расположились под очень приличным чучелом американского орла, завернутого в красную и синюю ткань, к шелушащимся когтям приклеены стрелы.

– Не могу поверить. Ты добавил к своему перечню содомию.

– К какому перечню?

«Наркотики, алкоголь, взятки, насилие, шлюхи, азартные игры, воровство, вымогательство», – мысленно отмечал я, пока не махнул рукой на бессмысленное занятие.

Вал приложил руку ко рту и что-то весело крикнул приятелю в другом конце зала, потом запоздало осознал мои слова и с искренним недоумением повернулся ко мне:

– Секундочку. Какое отношение, юный Тим, я имею к содомии?

– Мне и самому интересно. В свете того парнишки, что сейчас ушел.

Валентайн пренебрежительно усмехнулся, его лицо оживилось в глумливом отрицании. Эта гримаса держалась, даже когда он наполнял нам два здоровых стакана из кувшина. На меня пахнуло солодкой и горьким огнем крепкого спиртного, и мне ужасно захотелось глотнуть из стакана.

– Покемарь, братец Уайлд. Кроткий Джим – мой приятель.

– Ага, вижу.

– Господи, Тимоти, послушай меня минутку, и я объясню тебе основные принципы. Касательно содомии, раз уж ты так увлечен этой темой.

– Я предпочел бы отказаться. Но похоже, тебе придется.

Сейчас, похоже, позабыв мои первые слова – честно говоря, я и сам о них не вспоминал, – Вал оперся о стул и наклонился, чтобы донести до меня стакан и не пролить его содержимое. Я глотнул. Просто замечательно. Спиртное обожгло мне горло, как грешная версия Святого Духа.

– Предположим, – начал мой брат, – ты сторонишься дам, всех и всяких, днем и ночью, а вместо них ищешь парня, с которым привык подниматься в кровать по черной лестнице. Тогда ты молли. Я прав?

Я молча кивнул. Аргумент был неприступным.

– Теперь предположим, что ты дружишь с молли – симпатичным молодым демократом; кстати, он живет здесь – и нравишься ему, так что ему очень хочется шутки ради оказать тебе французскую услугу, время от времени. Ты следишь за моей мыслью, да?

Я следил. А заодно как следует глотнул из стакана, припомнив ту давнюю ночь, когда я впервые увидел этот акт: шлюха сидела на ящике в переулке и зарабатывала ртом себе на ужин.

– А теперь предположим, что ты частенько пускаешь его на свои колени, оба веселятся, и никакого вреда. Где же тут содомия?

Я тяжело покачал головой, думая, как бы избавиться от интересных, но неуместных мыслей о моем родственничке, а вместо них сосредоточиться на уместных. На том, о чем сейчас стоит подумать.

– Вал, там девятнадцать мертвых птенчиков. Плюс тот, которого мы уже видели.

Лицо брата потемнело.

– Что?

– Не заставляй меня повторять.

Выказав очень не характерную для себя понятливость, Вал наклонился и приготовился слушать. И я вывалил на него все. Почти все. Я рассказал о залитом кровью привидении, которое врезалось в мои колени, о том, как Птичка Дейли предупредила нас о смерти Лиама, и объяснил, что она привела меня, Мэтселла и Писта к ужасному подземному кладу. Я опустил только одно – что Птичка пока живет у меня. Я просто не знал, как это объяснить брату. Между тем, мы оба были слишком нетерпеливы, чтобы слушать друг друга. Валентайн, к примеру, похоже, не уловил, чем так важен бордель Шелковой Марш, даже с учетом названного числа трупов.

– Тут по десятку борделей в каждом квартале, совершенно одинаковых, и кто угодно может наложить лапы на пискунов, – раздраженно сказал он. Наркотики всегда делали его раздражительным, не говоря уже о легкомысленности, как у шлюхи с гарантированным клиентом. – Не могли же все эти мертвые дети появиться из одного дома. Во всяком случае, у Шелковой они старше. И с чего бы ей душить собственный источник монет? Нечего и думать, что она тут замешана.