Линдси Фэй - Злые боги Нью-Йорка

И потому я перестал играть по своим правилам.

– Вам пришлось похоронить его без Палсгрейва, – размышлял я. – Он бы определенно заподозрил неладное, когда такой здоровый мальчишка-газетчик вдруг заболевает в вашем заведении. Уверен, вы успокаивали только хронически больных, чтобы доктор ничего не заподозрил, и уверен, вы были невероятно осторожны. А вот с Джеком пришлось решать быстро, раз уж он заглянул в экипаж Палсгрейва и видел человека в черном капюшоне у ваших дверей. Где вы его зарыли? Неудивительно, что вы смогли спрятать тело – вы достаточно хитры, а «медных звезд» тогда еще не было.

– У вас нет доказательств, – прошептала она. – И я ничего не сказала.

– Я уже говорил вам, мадам Марш, что мое милосердие исчерпано. Это означает, что мне не требуется ни кусочка того, что вы зовете доказательствами. Я могу завтра же запереть вас с любым обвинением. Потому что вы – шлюха, а я – «медная звезда».

– И эти слова должны убедить меня, что лучшая политика – признание? – воскликнула она. – Тот факт, что вы готовы заживо похоронить меня в подземелье, которое зовете Гробницами?

– Я бы не желал лучшего. Но если вы скажете мне, сколько, – ответил я, наклоняясь к ней, – я не стану.

Взятки как таковые вызывали у меня отвращение. Но я безумно хотел понять. Так, как никогда ничего не хотел. Я хотел Мерси, но это вырезано на моих костях. Каждый хочет денег и удобств, но это слишком расплывчатые понятия для сравнения. Я хотел, чтобы Валентайн жил лучшей жизнью, чем сейчас, и это желание было той частью меня, которую нельзя трогать. Но сейчас… я жаждал фактов, будто они – чистая вода. Прозрачных, холодных, лишенных истории фактов.

Шелковая Марш поставила свой бокал с шампанским. Оживленная кукла исчезла, сменившись существом, немного напоминающим… ну да, биржевого брокера. Оценивает шансы, подбирает схемы и загадывает далеко вперед. Это было ловко.

– Я убила семерых, и да, все они были хронически больны. Каждый раз медицинские процедуры обходились мне в целое состояние. Кровопускания, потогонные ванны, припарки, настойки, а маленькие паразиты никак не могли умереть. Остальные умерли сами, неожиданно. Часть денег всегда шла на хорошую еду для других, вы должны знать. И с чего мне заботиться об их смерти, если я сделала их жизнь настолько легче своей? Хотела бы я увидеть свежую рыбу, когда занималась тем же в их возрасте.

Не зная, правда ли хоть какой-то кусочек ее истории или просто игра, я промолчал. Правда, я подозревал, что тут Шелковая Марш честна. Как еще она могла выучиться такому существованию?

– Спасибо, – сказал я. – Мое любопытство отбилось от рук.

– Я с вами согласна. Хотя никогда не пойму, почему вы так жаждали услышать это число.

– На самом деле, вы поймете, буквально через минуту. Значит, семь. Триста пятьдесят долларов, верно?

– И что?

– Я хочу каждый цент этих кровавых денег. Наличными.

Буду откровенен: все, что я сказал ей с самого начала – что моих карт не хватит даже на пару, – было чистой правдой, как перед Богом. У меня не было ни единой улики, буквально ничего. Я даже не мог доказать, что те дети при жизни хоть раз ступали ногой в ее заведение. А Коромысло и Мозес, идеальные свидетели, однозначно мертвы. Мог ли я посадить Шелковую Марш в тюрьму за проституцию? Да, на неделю или две, смотря сколько взяток ей придется раздать. Судьям, как и «медным звездам», трудно найти время, чтобы заняться звездочетством. Мне придется разыскивать мужчин, которые покупали ее услуги, и заставлять их дать показания в суде для вынесения обвинительного приговора, что столь же маловероятно, как и ее чистосердечное признание. Вызвать свидетельствовать Вала? Но как раз он, скорее всего, не платил. И потому мои возможности были ограниченны. Насколько я видел, их оставалось всего две, раз уж вариант ничего не делать вызывал тошноту:

1. Собственноручно свернуть ей шею.

Но на такое меня не хватит.

2. Заставить ее заплатить тем, что для нее важно. Рассказать шефу. И ждать своего часа.

Сейчас Шелковая Марш недосягаема для закона. Единственный человек, которого я мог наказать, тот, чей экипаж видели, – это Питер Палсгрейв. Но сажать его в тюрьму – жестокое и бесплодное деяние, за которым нет смысла. Он боролся за детей. Старался изо всех сил. Он спасал детей, одного за другим, и будет спасать их до конца своих дней. Сколько смертей окажется на моих руках, если я запру его за решетку, сколько мертвых птенчиков, и в этот раз – на моем счету?