Линдси Фэй - Злые боги Нью-Йорка

Если я и был в чем-то уверен, при всей своей слепоте относительно Мерси, то лишь в одном – она не способна писать мусор. В конце концов, я читал «Свет и тени улиц Нью-Йорка». Многие рассказы, не один раз. Одна только мысль о погибшей книге, которую она могла продать, как делали это Френсис Бёрни, Харриет Ли [27] Френсис Бёрни (известная как Фанни Бёрни ; 1752–1840) – английская писательница; Харриет Ли (1757–1851) – английская писательница и драматург. и десятки других, сжимала горло медвежьим капканом.

– Мерси, – пробормотал преподобный. – Я бы все отдал, чтобы спасти Мерси. Она была кусочком Оливии. А сейчас единственный способ вновь увидеть ее – умереть от собственной руки. Годное покаяние, ибо часть ответственности лежит на мне – мне не следовало давать ей столько свободы. Это моя вина. Я молил ее покаяться перед концом в своем недомыслии, я молил и Оливию, все время, пока она содействовала богохульству, но они обе отказались. А я не могу встретиться с вечностью без них. Мерси стоила мне души.

Сейчас Томас Андерхилл казался ребенком. Потерянный, не замечающий своих бумаг, не чувствующий под ногами своего ковра.

– Где она? – настаивал я.

– Но вы же пришли, чтобы похоронить нас, правда?

Я попытался сменить тактику.

– Что сказал вам мой брат, – спросил я, – на следующий день после того, как мы познакомились? Когда он оправился от наркотиков и пришел поговорить с вами наедине, а потом вы угощали нас чаем. Что он вам сказал?

– Возможно, мне не удастся…

– Мне очень нужно знать, – взмолился я.

Рассеянный взгляд преподобного скользнул к стене.

– Он спросил меня, думаю ли я, что Бог простит любой поступок, каким бы мерзким он ни был. Вы, естественно, знаете, почему. И конечно, я сказал да.

Я закрыл глаза и благословил весь мир за одну крошечную милость.

– А потом, – продолжил Томас Андерхилл, – он спросил, способен ли на такое человек.

– И что вы ему ответили? – прошептал я.

– Я сказал ему не оставлять попыток и узнать самому.

– Спасибо вам, – произнес я с таким чувством, с каким еще ни разу не говорил. – Господи, спасибо. Где Мерси?

– Она умерла.

Я заставил его вернуться в кресло, пистолетом. Очистив письменный стол, отрезал перочинным ножом два куска веревки от свисающего конца петли. Оставил мрачный круг нетронутым, для размышлений, и привязал руки преподобного к подлокотникам стула.

– Я здесь, чтобы арестовать вас, – сказал я. – Вы отвели ее к доктору? В больницу, в церковь? Скажите, где она сейчас, и я похороню ее. Потяните еще – и я отволоку вас в Гробницы, а потом подумаю над вашей просьбой пару месяцев.

Я никогда не был знатоком по части лжи, но в этот раз вложил в нее все сердце.

– Она наверху, в ледяной ванне, – сразу воскликнул он. – Я пытался, пытался. Она уже ускользала от меня, когда…

Не знаю, чем закончилась фраза, к этому времени я уже был на середине лестницы.

Я мчался по ступенькам, а взгляд выхватывал ослепительный простор знакомых деталей. Десятки бесполезных фактов о лестнице Андерхиллов. В моей новой профессии весьма уважают чистые факты, но не учитывают историю. Факты – просто знаки, пустые надгробья. Я узнал об этом, когда стал «медной звездой», и не от Птички Дейли. Меня научила Мерси, сидевшая в Вашингтон-Сквер-парк после того, как зубами и ногтями сражалась за члена презираемой расы, как поступала и ее мать. Слова могут быть картографией, сказала Мерси, и вот что она имела в виду:

Чуть выше восьмой ступени лестницы Андерхиллов на бледно-коричневых обоях есть царапина примерно в два с половиной дюйма. Но все это не важно. Важно, что я сидел там в шестнадцать лет, молчаливый и несчастный даже после сытного ужина, потому что мой брат не появлялся дома уже два дня. Я предполагал, как обычно, что он мертв. Я предполагал, как обычно, что он где-то сгорел. И я остался один. И потому я достал свой перочинный нож и воткнул его в стену. А следующее, что я помню, – Мерси Андерхилл, которая устроилась на нижней ступеньке и заявила – она должна читать отцу вслух стихи Уильяма Каллена Брайанта. Отцу, который сидел за закрытой дверью в своем кабинете, в двадцати ярдах отсюда. А вовсе не на восьмой ступеньке этой лестницы.

Факты сами по себе не важны.

Важны люди. Их истории и их доброта.

Единственное, что важно, если прислушаться к Мерси, – истории, которые идут своим чередом, и теперь я лучше понимал ее.

Вот как выглядели факты.

Наверху лестницы, справа, была спальня Мерси. Я вошел в нее. Комната была выдержана в ярком и чистом голубом. Но этот цвет никогда не касался книжных полок, сотен названий, стянутых нитками и клеем, до самого пола. Книг, чьи корешки не вынесли безумной любви, книг, чьи обложки регулярно протирали от пыли, книг, купленных дважды, потому что первый экземпляр разлетелся на чернильные хлопья. Шкаф открыт. Пустой, вся одежда внизу и не в том состоянии, чтобы о ней вспоминать.