Клод Изнер - Коричневые башмаки с набережной Вольтера

– Опиши мне этого чудилу.

– Ну, чудила как чудила, одевается точно фраер времен Революции.

– Знаешь, как его зовут?

– С памятью у меня нелады. Имя как у оперного композитора. Что-то на А…

– Адольф Адан? – предположил Вальми.

– Нет, совсем не наше какое-то, с подвывертом.

– Моцарт, – сказал Кэндзи.

– Говорю ж: на А… – помотал головой папаша Гляди-в-Оба.

– Вольфганг Амадей Моцарт.

– Как-как? Амадей? Вроде того… Видите, господин комиссар, как я сотрудничаю? Вы же не отправите меня в каталажку? Конкуренция в моем деле, знаете ли, жестокая, только с насиженного места слезешь – оно уже занято. И что я буду делать? Без работы ж останусь!

– Да ты издеваешься надо мной! Врешь напропалую! – рявкнул Вальми, но тут же взял себя в руки. – А если я тебя за решетку упрячу – лопнешь от счастья, потому что считай два месяца в тепле, накормленный, напоенный, чистенький, и всё за счет налогоплательщиков. Тебе ж того и надо, а? Не выйдет, ты будешь разочарован: я тебя прощаю, я уже забыл о твоих оскорблениях должностного лица при исполнении, ступай с миром. Однако имей в виду: убийца быстро разнюхает, что ты побывал у меня в гостях, и тоже проявит к тебе интерес. Так что гляди в оба, оправдывай свою кличку. А если решишь-таки исповедаться мне во грехах, дай знать. Петрюс!

В кабинет просунулся полицейский.

– Проводи этого шельмеца к выходу, он свободен. Прошу прощения, месье Мори, мне хотелось, чтобы вы ознакомились с моими методами de visu [100] Воочию (лат.). – Примеч. пер. . Мягкость и настойчивость. Я получил от свидетеля имя нового подозреваемого – Амадей. Осталось его задержать.

– Впечатляюще. И чем же я могу вам помочь?

– Вы человек здравомыслящий, месье Мори, потому прошу вас оказать влияние на вашего приемного сына. Буду очень признателен, если вы не позволите ему вмешиваться в дела полиции. Вам известно, что в ящике букинистической стойки одного из его друзей с набережной Вольтера найден труп без головы?

– Еще бы не известно – об этом кричат все газеты. Что до месье Легри, позвольте вам напомнить: ему скоро сровняется тридцать восемь. Мое влияние на его поступки давно ограничивается отеческими советами.

– Сын или зять не упоминали при вас имени гражданки Лакарель?

– Нет, я бы не забыл. На память не жалуюсь.

– Осмелюсь надеяться, что любые сведения по этому делу, случайно полученные от них, вы передадите мне.

– Непременно.

– Превосходно, рассчитываю на вас. Простите, что побеспокоил.

– Мое почтение, господин старший комиссар.

– Да, и еще… Месье Мори, я нигде не могу найти «Мемуары Видока», и если эта книга ненароком попадет вам в руки…

Телефон затрезвонил, когда Виктор подносил ко рту столовую ложку. Пронзительная трель, как обычно, вызвала переполох: Алиса заревела, а Кошка устроила бешеную скачку по квартире.

– Не отвечай! – вскинулась Таша. – Меня от этого аппарата в дрожь бросает, не надо было сюда телефонную линию проводить.

– Как же не ответить, милая? А если это Айрис или Кэндзи, или…

– Или отважный сыщик Жозеф?

Виктор, сделав вид, что не заметил насмешки жены, вышел в коридор и снял с аппарата рожки.

– Алло? Слышите меня? Это Гувье. Я справился о бечевке, которой был связан Состен Ларше. Она красная. Удовлетворены?

– Да, огромное спасибо!

Виктор вернулся к столу. На время его отсутствия Таша заботливо прикрыла чашку с бульоном салфеткой.

– Что, важные новости?

– Нет, ошиблись номером.

– Я отлично слышала, как ты сказал: «Огромное спасибо».

– Я поблагодарил этого растяпу за то, что он нажал на рычаг.

Разговаривая с женой, Виктор лихорадочно обдумывал версии на тему красных бечевок – получалось, что ими пользовались и букинисты, и убитые «фруктоежки».

– Красные… – пробормотал он.

– Что? – удивилась Таша.

– Э-э… бульон… очень горячий. У меня, наверно, щеки красные…

– Опять лжешь! – не выдержала жена. – От стыда у тебя щеки красные, а не от бульона! – Вскочив, она схватила супницу и устремилась с ней на кухню, ругаясь по дороге на Кошку, которая попалась ей под ноги, на мужчин, которые вечно обманывают, и даже на дочь, которая уже давно перестала плакать и вроде бы повода не подавала.

Суббота, 22 января

Айрис казалось, что она пробудилась от долгого сна, за время которого ее истинная личность растворилась в грезе, исчезла. Этим зимним утром она вновь чувствовала себя юной, полной энергии, жажды жизни и планов на будущее. Вдохнув морозный воздух, Айрис зашагала по скверу у церкви Сен-Жермен-де-Пре, поглядывая на статую Бернара Палисси [101] Бернар Палисси (1510–1589) – французский естествоиспытатель и художник по керамике. – Примеч. пер. и на воробьев, разыскивавших себе пропитание в увядшей, желтой траве лужайки. Она направлялась к скромному заведению у выхода с бульвара на площадь Сен-Жермен. Заведение, открытое в 1885 году, называлось «Кафе Флоры» в честь римской богини. Айрис выбрала его местом встречи, потому что когда-то частенько приходила посидеть там на террасе, чтобы полюбоваться романской часовней церкви. Но сейчас на улице было слишком холодно, и пришлось зайти в непрезентабельный обеденный зал. Грязно-серые стены и мутные окна производили унылое впечатление, зато на обитых красным бархатом банкетках здесь порой сиживали Гюисманс и Реми де Гурмон [102] Жорис-Карл Гюисманс (1848–1907) – французский поэт и писатель. Реми де Гурмон (1858–1915) – писатель, критик и эссеист. – Примеч. пер. .