Клод Изнер - Коричневые башмаки с набережной Вольтера

– Мадам Пиньо известная паникерша и могла навоображать себе всякие ужасы – она боится, что ее заподозрят в убийстве. Но в том, что ее подруга мертва или без сознания, я не сомневаюсь. Возможно, сердечный приступ.

– В любом случае необходимо обратиться в комиссариат округа.

– Прежде чем поднять тревогу, я бы предпочел вместе с вами выяснить, что же все-таки произошло.

– Ну хорошо, хорошо, я как-никак перед вами в долгу. – Перо посмотрел на карманные часы. – Мне нужно разобрать книги и заскочить к себе ненадолго. Встретимся через час на улице Пьера Леско, у дома той женщины, договорились?

– Отлично! Хотя меня не слишком вдохновляет мысль ввязаться в очередную запутанную историю, – вздохнул Виктор, в чьей душе боролись два чувства: предвкушение нового расследования и тревога.

Он отвел в сторонку Эфросинью и назвал ей место и время встречи.

– Надеюсь, вы проявите пунктуальность, мадам Пиньо. Ох, если бы вы не были мне родственницей… – Виктор покачал головой и, резко развернувшись, зашагал прочь.

– Пора кормить воробьев, – сообщила Северина Бомон. – Зимой пташки голодают, некоторые прямо из рук у меня крошки выхватывают. Ах, до чего же природа щедра на чудеса! Вот этот, с черной грудкой и хромой лапкой, ко мне уже три года наведывается, ничего не боится. А вон тот, с белым ожерельицем, такой пугливый, я для него крошки кладу у фонарного столба, ближе он не подлетает. Ну-ка, детвора, обед готов!

Проходивший мимо бедняк наклонился, подобрал с земли горсть крошек и сунул в карман. Букинистка сделала вид, что не заметила, но для Эфросиньи пояснила:

– Этот бедолага вечно голодный ходит. Он морит тараканов в закусочных Дюваля, а платят ему за это в каждой всего десять франков в год. По счастью, их в Париже полно – и закусочных, и тараканов. – Тут она вцепилась Эфросинье в рукав и, указав на красивого мужчину с миндалевидными глазами, шепнула: – Глядите, глядите! – И крикнула: – День добрый, месье Ла Гандара! Это знаменитый художник, – снова зашептала мадам Бомон, – его зовут Антонио, он написал портреты Лианы де Пуже [52] Лиана де Пужи (1869–1950) – танцовщица, куртизанка и писательница; в свое время была знаменита не меньше, чем Сара Бернар. – Примеч. пер. и Сары Бернар. По-моему, он ко мне неровно дышит…

Эфросинья высвободила свой рукав из пальцев букинистки.

– Извиняюсь, но мне пора, внуки ждут…

При одной мысли о том, что придется снова войти в дом Филомены, ее трясло от страха. «Иисус-Мария-Иосиф, только бы мне ее найти, книжку моего сыночка», – мысленно твердила она, прошмыгнув мимо Рауля Перо, который замер в экстазе над экземпляром «Сказок» Лафонтена издания 1685 года с иллюстрациями Ромейна де Хооге [53] Ромейн де Хооге (1645–1708) – голландский художник, гравер и скульптор. – Примеч. пер. , выставленным Люка Лефлоиком.

– Потрясающе, правда? Но в продажу, знаете ли, нужно пускать все, даже неходовой товар по три с половиной франка, если есть возможность, сбывать по десять су. Бывают дни, когда спасибо скажешь за то, что у тебя какой-нибудь мусор по дешевке купят. Вонючка опять баклуши бьет, пьянчуга. У него каждый день нос багровеет час от часу. И горячительные напитки – не единственная его слабость. Стоит какой-нибудь уличной девке замаячить на горизонте, он бросает свои ящики на мое попечение и пропадает часа на два, потом возвращается и как ни в чем не бывало допекает меня расспросами о погоде на неделю!

Рауль Перо, рассеянно слушавший коллегу, внезапно положил конец беседе – начал деловито закрывать стойку и запирать висячие замки под озадаченным взглядом Люка.

– Что это вы, месье Перо, уходите, не начав торговлю?

– У меня срочная встреча, а перед этим еще домой надо наведаться. До завтра!

– Мне будет совсем одиноко. Фюльбер закупается макулатурой на блошином рынке в Сент-Уане, он сегодня тут не появится. Вонючка уже небось в кабаке заседает, а…

Но Рауль Перо уже семимильными шагами удалялся по набережной Вольтера.

Люка почесал в затылке и взял из ящика моток красной бечевки, купленный у Амадея, который снабжал букинистов канцелярской мелочевкой.

– Ну вот, теперь великий специалист по охоте наконец-то перестанет мусолить мои книжки, – проворчал он, поглаживая бороду.

Жорж Муазан действительно был печально знаменит своей страстью листать издания, выставленные на прилавках коллег, при этом никому не позволял открывать собственные – каждый том он перевязывал красной бечевкой с этикеткой, на которой указывал название, год выпуска и цену.