Игорь Середенко - Иконописец

— Я понял вас, и сделаю так, как вы хотите, — ответил Руперт.

— Герман Кухта действительно работал и жил у нас.

— Как он к вам попал? — спросил Руперт.

— Лет десять назад, мы искали художника для работы в наших залах. Нам нужны были рисунки на стенах. И к нам обратился Герман. Когда он представил несколько своих работ — это были какие-то иконы, то я сразу понял, что передо мной стоит талантливый человек.

Я не хотел его упустить, тем более что у нас не хватало художника, прежний художник умер. Мы взяли его на работу. Он не был монахом и, по-видимому, не спешил с этим. Я ему дал келью, где он жил, и выделил комнату для его работы. Это была художественная мастерская. Вот она, прямо по аллее.

— Мы можем зайти в неё?

— Да, конечно, — ответил настоятель.

Они вдвоём подошли к небольшому, одноэтажному, простенькому домику — художественной мастерской. Она состояла из одной комнаты. Внутри всё было весьма скромно. Деревянный стол, стул, небольшая скамейка, расположенная у единственная окна. К стенкам прибиты две полки, на них были разложены несколько библий.

— Здесь он и рисовал. Он работал в одиночестве, любил скромность и простоту, — сказал настоятель. — Он говорил, что тишина и простота помогают ему сосредоточиться на его работах. Здесь, на полках, стояли его работы. Большинство из них украшало стены наших зданий.

— Сколько их было?

— Более пятидесяти. Он изображал только людей.

— Скажите, а кто позировал ему?

— Он говорил, что лица приходят в его голову сами. А когда ему нужно было уехать, он отправлялся в город. Может, он там и искал тех, кого потом изображал, с потрясающим мастерством художника, на своих полотнах.

— Иконы были разных размеров?

— Да, маленькие мы размещали…

— Скажите, извиняюсь, что перебил, а большие иконы встречались?

— Хм, да. Их было чуть меньше десяти, восемь или семь. Я не помню, — ответил настоятель. — Их Герман не любил показывать, хоть я и просил его выставить у нас хоть одну перед алтарем. Пусть прихожане порадуются его творениям. Руки у него были от Бога. Это талант с рождения. После его прихода к нам, наш монастырь начало посещать много паломников. Люди рассказывали разные чудеса о его иконах.

— И это было так? — спросил Руперт.

— Истинно так, — ответил настоятель. — Одни говорили, что иконы святые, другие радовались, что им стало везти в жизни. Третьи благодарили иконы за излечение, которое им явилось вскоре после их возвращения домой. Прихожане целой веретеницей стояли в ожидании молитв у икон, сотворенных Германом. Многие, как вы понимаете, приносили вознаграждение монастырю, помогали нам ремонтировать старые постройки. Герман всегда отказывался от вознаграждений в любой форме.

— Чем он мотивировал это?

— Я уже говорил, он ценил лишь покой и простоту. Он боялся, что вознаграждение и богатства испортят его. Он вел весьма простой и уединенный образ жизни.

— Скажите, его работой было лишь рисование или он еще чем-то увлекался? — спросил Руперт.

— Я не знаю другого увлечения Германа. Хотя… как-то раз я проходил мимо его мастерской. Время было позднее, многие монахи готовились ко сну. Я заметил свет в его окне. Я знаю, что он и по ночам мог работать в мастерской, когда почувствовал вдохновение. Я полюбопытствовал и решил войти к нему. Двери у нас не запираются, они не имеют замков. Я тогда забыл постучаться и вошел к нему в мастерскую. Подул ветер, наверное, сквозняк, и свечу задуло, мы оказались в темноте.

— Свечу? — удивился Руперт.

— Да, свечу. Герман не любил электричество и предпочитал достижения прошлого. Он работал при дневном свете, а ночью при свечах, — пояснил настоятель.

— И что вы увидели странного в тот поздний вечер? — спросил Руперт.

— Мне показалось на долю секунды — пока горела свеча, перед тем, как затухнуть от сквозняка, что Герман что-то писал в какую-то небольшую книжку.

— Дневник? — появилась, словно молния, догадка у Руперта.

— Да, возможно, это был его дневник. Я не знаю, что он записывал туда, какие мысли наполняли его разум. Когда свет вновь загорелся, то я не увидел на его столе записной книги. Перо, он пользовался лишь перьями и чернилами, спокойно лежало в чернильнице. Я тогда не предал этому значения. Пусть пишет, даже, если он считает, что это глубоко личное. Ведь у каждого могут быть свои секреты, все мы грешны. Я тогда прочел наставления, но не упомянул о том, что видел, чтобы не быть смешным в его глазах.