Антонио Гарридо - Читающий по телам

Цы не мог сопротивляться. Его обвисшие руки уже казались руками мертвеца. Палач ухватил его за правое запястье и поймал щипцами ноготь большого пальца. Сжал щипцы, с силой потянул и вырвал ноготь, но юноша даже не изменился в лице; палач явно оказался разочарован. Он ухватил щипцами второй ноготь, но вместо того, чтобы вырвать его с корнем, потянул наверх и переломил. Цы недовольно поморщился.

Палач, удивленный терпеливостью жертвы, покачал головой.

— Ну, раз ты не кричишь, стало быть, язык тебе не нужен. Вот мы тебя от него и избавим, — усмехнулся мучитель.

Цы напрягся. Цепи по-прежнему держали его, но дух отца заставлял действовать.

— А ты… тебе уже приходилось кому-то вырывать язык? — произнес Цы.

Палач поглядел на него поросячьими глазками:

— Теперь мы еще и разговариваем?

Цы постарался улыбнуться, но ему удалось только отхаркнуть кровавую слизь.

— Когда ты его вырвешь, ты одновременно оборвешь и мои вены. И тогда я изойду кровью, как свинья, и тебе уже не спасти мою жизнь. — Цы помолчал. — А знаешь, что случается с теми, кто убивает обвиняемого до приговора?

— Хватит болтать! — прикрикнул палач, но щипцы опустил. Он знал, что в таких случаях виновников смерти немедленно убивают.

— Неужели ты настолько туп, что не понимаешь? Почему, как ты думаешь, Фэн вышел из камеры? Он знает, что должно со мной случиться, и не захотел брать вину на себя.

— Я же сказал: заткнись! — Палач ударил пленника в живот, Цы перегнулся пополам.

— И где же все дворцовые врачи? — прохрипел Толкователь трупов. — Если ты послушаешься Фэна, я умру от потери крови. А потом он скажет… скажет, что не отдавал тебе никакого приказа. Скажет, что это все твое самоуправство, и тебе конец.

Палач засомневался: кажется, до него дошло наконец. Все, что просипел этот молокосос, было правдой. Его обвинят в том, что он не уберег свидетеля.

— Если я не подчинюсь, я… — Он вновь схватился за щипцы.

— А ну-ка, остановись! — прозвучал властный голос снаружи.

Цы и его палач одновременно повернули головы. За решеткой стоял Бо с двумя стражниками. Палачу приказали убираться.

Цы ничего не понимал. Он только почувствовал, что его поднимают и ставят на ноги. Бо достал флакончик с нюхательной солью — ею обычно приводят в чувство во время пыток — и поднес к самому носу страдальца.

— Пошли. Поторапливайся! Суд вот-вот начнется, — подгонял седой.

По дороге Бо рассказывал Толкователю трупов о результатах своих изысканий, но юноша его почти не слушал. Разум Цы теперь превратился в хищника, единственной целью которого была яремная вена на шее Фэна. Однако чем ближе они подходили к залу слушаний, тем внимательнее он слушал разъяснения чиновника. Перед входом Бо протер лицо узника и дал ему чистую одежду.

— Будь осторожен и старайся не допускать ошибок. Помни, что обвинить придворного — это то же самое, что обвинить самого Нин-цзуна, — предупредил седой.

Когда двое солдат вытолкнули Цы вперед, от удивленного возгласа не смог удержаться даже сам император. Лицо юноши превратилось в шмат избитой плоти, глаза едва выглядывали из щелочек среди синих опухолей. А вот лицо Фэна исказилось от страха. Бо занял место в нескольких шагах от Цы, не выпуская из рук большой кожаной сумки. Наконец император сделал знак прислужнику: тот ударил в гонг, следствие возобновилось.

Первым взял слово Фэн. На нем была его старая судейская мантия и особая шапочка, обозначавшая, что на сей раз судья на стороне обвинения. Зверь наконец решил выпустить когти. Цы взглянул на Бо; седой чиновник кивнул.

— Быть может, некоторым из вас приходилось чувствовать боль от предательства безупречного торгового партнера, который привел вас на грань разорения: или от измены любимой женщины, которая бросает вас ради более состоятельного поклонника; или от заведомо нечестного назначения вашего соперника на престижную должность, — работая на публику, принялся фиглярствовать Фэн. — Однако заверяю вас: ни одному из этих несчастий не сравниться с горечью и страданием, которые переполняют сейчас мое сердце… Этот человек, простершийся ныне перед императором в показном страхе и смирении, на деле является худшим из обманщиков, самым неблагодарным и лживым из человеческих существ. До вчерашнего дня я относился к обвиняемому, как к родному сыну, и предоставлял ему свой кров. Я обучал, кормил и защищал этого мальчика, словно щенка. На этого юношу я возлагал надежды несчастного отца, оставшегося без потомства. Однако сегодня, к неутешной моей скорби, я убедился, что под этой фальшивой шкурой ягненка таится самое подлое, растленное и смертоносное существо, которое даже трудно себе и вообразить… Как только мне открылась истина, я уже не мог таить свое разочарование. Я прерываю свое покровительство, я направляю против негодника весь мой гнев и поддерживаю обвинение Серой Хитрости. С болью в сердце мне пришлось пролить кровь юного обманщика, чтобы добиться от него признания в преступлениях. От того, кто — как я надеялся — унаследует и мою честь, и мое имущество, я услышал самые страшные слова, которые отец только может услышать от сына. — Фэн взял со стола признание Цы и предъявил его императору. — К счастью, дух удачи решил избавить нас от дальнейших потоков лжи: он сделал так, что обвиняемый в припадке ужаса откусил себе язык. Но это не может остановить мое стремление восстановить справедливость, которую это отвратительное создание поставило под угрозу своим бесчестным поведением.