Антонио Гарридо - Читающий по телам

Судья теперь смотрел на облюбованный мухами серп. Смотрел долго, даже склонился поближе. Это был самый обыкновенный крестьянский инструмент, на вид чистый, и все-таки мухи кормились именно с него. Фэн потребовал фонарь и посветил на лезвие — стали видны мелкие, почти не различимые красные крапинки. Потом посветил на рукоятку — туда, где было имя владельца. Улыбка на лице судьи окаменела.

Серп, который он держал в руках, принадлежал Лу, старшему брату Цы.

Цы осторожно ощупал рану на щеке. Быть может, она была не тяжелей других, полученных им на рисовом поле, вот только теперь она так и останется здесь, на лице. Юноша оторвался от бронзового зеркала и опустил голову.

— Не думай о таких мелочах, парень. Когда заживет, ты будешь носить этот шрам с гордостью, — подбодрил Фэн.

«Ну да. А вот как там будет насчет гордости, когда придется взглянуть в глаза Лу?»

— Что с ним будет?

— Ты про своего братца? Да ты должен радоваться, что избавился от этого скота. — И Фэн откусил от одного из рисовых пирожков, что принесли прямо в его покои. — Возьми-ка, попробуй.

Цы отказался.

— Его казнят?

— О Небо! Что, если и казнят, Цы? Ты же видел, что он сделал с тем стариком?

— И все равно он мой брат, господин.

— А еще он убийца. — Фэн сердито отложил недоеденный кусок пирожка. — Послушай, Цы, я, откровенно говоря, не знаю, что будет. Не мне предстоит его судить. Я надеюсь, что чиновник, который займется этим делом, окажется человеком здравомыслящим. Я с ним переговорю и призову к милосердию, если уж таково твое желание.

Цы кивнул без особой надежды. Он не знал, как убедить судью проявить больше заботы о Лу.

— Это было великолепно, господин, — подольстился он. — Мухи на серпе, засохшие пятнышки крови… Я бы никогда не додумался!

— Да и я тоже. Это было внезапное озарение. Когда я спугнул мух, они перелетели только на один сери. И тогда я понял, что это неспроста. Они уселись на этот серп, потому что на лезвии оставалась кровь, а стало быть, это серп убийцы. Однако нужно признать, что заслуга в раскрытии не только моя… Твое участие оказалось весьма плодотворным. Не забывай, что именно ты заговорил о мясницкой пиле, ты нашел и сохранил льняную тряпицу.

— Ну да… — неуверенно согласился Цы. — А можно мне увидеть брата?

Фэн озабоченно покачал головой:

— Полагаю, что да. Если нам удастся его поймать…

Цы покинул пристанище судьи и побрел под дождем, не обращая внимания на то, что окна захлопывались при его приближении. Однако юноша не мог не заметить, что далеко не все соседи с ним здороваются. Ему было все равно. Пока он шел через деревню к реке, в спину ему продолжали лететь трусливые оскорбления. Безлюдные улицы, прополосканные дождем, сейчас были вернейшим отражением его души — пустой и голой, мучения которой, казалось, только увеличивались от зловония, шибавшего в нос. Все в этой части деревни: сваленные ветром крыши, ленты рисовых наделов, обвивающие гору, пустые лодки перевозчиков риса, без дела качающиеся на волнах, — все навевало мысли о печати несчастия, которым отмечена его жизнь. Даже ссадина на щеке сейчас казалась Цы клеймом изгоя.

Цы ненавидел эту деревню; он ненавидел своего брата за дикий нрав и тупость; ненавидел соседей, подглядывавших за ним из-за углов; ненавидел и дождь, от которого изо дня в день все пропитывалось сыростью и снаружи, и внутри. Он ненавидел загадочную болезнь, из-за которой тело его усыпано ожогами, ненавидел даже своих сестер — за то, что они умерли и оставили его один на один с маленькой Третьей. Но больше всего он ненавидел сам себя. Потому что если существует что-то хуже и гаже жестокости и убийства, если бывает поведение более постыдное и отвратительное, то, по правилам конфуцианства, это — предательство собственной семьи. И вот в чем он оказался повинен, невольно оказав содействие в раскрытии преступления Лу.

Ливень усилился. Цы шел, прижимаясь к фасадам, укрываясь под навесами, и вот, завернув за угол, он неожиданно наткнулся на процессию под водительством передового, колотившего в барабан с воодушевлением буйнопомешанного. За ним шествовал другой передовой сопровождающий с большой эмблемой на шесте:

«Премудрый муж, судья области Цзяньнин».

Восемь носильщиков несли закрытый паланкин с опущенными решетками на окнах. Процессию замыкали четверо служителей, нагруженных имуществом судьи. Цы склонился в знак почтения, но прежде, чем он успел разогнуться, носильщики прошествовали мимо с таким равнодушием, будто им встретился не человек, а булыжник, и удалились прочь со своей драгоценной ношей.