Валерия Вербинина - Статский советник по делам обольщения

– Согласен, – спокойно ответил Ломов. – Но видите ли, сударыня, в чем дело: мы не швейцарцы, которые при любой заварушке сидят у себя дома и стригут купоны с тех, кто воюет. Проще говоря, если рядом с русским начинается драка, ему непременно надо в нее влезть. Происходит это вовсе не от глупости и не от избытка сил, которые некуда девать, а от накопленного веками горького опыта – потому что мы знаем, что если не дадим сдачи сегодня, завтра может быть уже поздно. Однажды русские князья с самыми благими намерениями решили отсидеться дома, когда пришел враг, а кончилось это монгольским игом, которое длилось несколько столетий. Сейчас для России нейтралитет означает всего лишь, что мы неизбежно получим в будущем войну с тем, кто победит без нас. Насколько это лучше или хуже войны, в которой мы сразу выступим на одной из сторон, вопрос интересный, но я полагаю, что ни меня, ни вас никто спрашивать не будет. Наше дело маленькое – сделать так, чтобы у некоего министра пропала всякая охота встречаться с некой певичкой. Вот на этом я и предлагаю сосредоточиться.

Утром во вторник Амалия проснулась с тем смутным ощущением, которое знакомо каждому человеку, который сознает, что взвалил на себя непосильную задачу или неосмотрительно дал обещание, выполнить которое будет чрезвычайно трудно. И в самом деле, чем больше Амалия думала о предстоящей миссии, тем сильнее она укреплялась во мнении, что совершила ошибку, дав начальству поймать себя на слове.

«И зачем я только упомянула своего дядюшку? Щучья холера! Как будто меня за язык кто-то тянул…»

Чувствуя глубокое недовольство собой, Амалия встала, привела себя в порядок, оделась и спустилась в гостиную, обставленную французской мебелью в стиле XVIII века. Ее мать Аделаида сидела там, читая роман Маркевича [3].

– Мама, – решилась Амалия, – мне нужно кое-что с тобой обсудить. Я… Дело в том, что я попала в неприятное положение.

Она оглянулась на дверь, тщательно притворила ее за собой и присела к матери на диван.

Точно неизвестно, что именно обсуждали в гостиной две дамы и к каким выводам они пришли. Зато доподлинно известно, что около двух часов того же дня дядюшка Казимир, проживавший в одном доме со своей сестрой и племянницей Амалией, развернул принесенную слугой газету, на первой полосе которой по чудесному совпадению красовался внушительный портрет Лины Кассини, и углубился в чтение. Одновременно дядюшка потягивал пиво из кружки, причем время от времени закусывал его кусочками нежно-розового маринованного имбиря, которые маленькой вилочкой выуживал из расписной тарелки.

Тут, пожалуй, самое время описать дядюшку Казимира поподробнее, потому что в нашем повествовании он будет играть весьма существенную роль. Казимир Браницкий был невысоким, в меру упитанным господином со светлыми волосами и глазами, которые Амалия считала серыми, а влюбленные в Казимира дамы упорно называли голубыми. Во всем его облике прослеживалось нечто кошачье, но это был кот, который гуляет сам по себе и не признает никаких посягательств на свою свободу – точнее, на то, что он под этим словом подразумевает.

Свобода в понятии Казимирчика означала прежде всего отсутствие того, что он обозначал словом «буза», подслушанным у одной из своих пассий. С точки зрения благородного шляхтича, все вокруг только и делали, что бузили, то есть занимались откровенной чепухой. Они ходили на работу, где начальник в любой момент мог на них накричать, делали карьеру, интриговали, пытались нажить состояние, а вместо него наживали разве что язву желудка. Они женились, заводили детей, жаловались на то, что оклада на содержание семьи не хватает, потом заводили любовниц, которые их обманывали, и выдерживали дома бесконечные сцены. Наконец, они то и дело пытались приструнить Казимирчика, повлиять на него, заставить его образумиться. Они хотели, чтобы он стал таким же, как они, – то есть устроился на никому не нужную скучнейшую работу, терпел придирки начальства, обзавелся семьей и вообще стал полезным членом общества. Но Казимир был совершенно равнодушен к обществу, равно как и к его мнению о самом себе.

О нет, он никогда ничего не декларировал и никому себя не противопоставлял; но в его поступках явно прослеживалась некая линия, которая ставила в тупик людей, которым приходилось с ним пересекаться. Будь я писателем-соцреалистом вегетарианских 70-х годов, я бы просто написала, что Казимир был буржуа до мозга костей и убежденный тунеядец, и в этом имелась бы некоторая доля истины. Будь я романистом эпохи Гончарова, я бы констатировала, что Казимир был в своем семействе паршивой овцой, и намекнула бы на его сходство с Обломовым. Потому что, как и Обломов, Казимир упорно стремился к отрицанию любой деятельности, которая требовала усилий от него лично.