Ричард Зимлер - Последний каббалист Лиссабона

Темнокожий мужчина с миндалевидными глазами и встрепанной бородой, в которой застряли чешуйки овса, встает и спрашивает:

— Вы не знаете Миру и Луну Альваладэ? Они живут недалеко от вас.

— Да, но в последние дни я их не видел, — отвечаю я.

— Они мои двоюродные сестры. Они… я… — Он беспомощно умолкает.

— Как только я вернусь в Лиссабон, я обязательно выясню, что с ними, и передам Дому Мигелю.

— А доктор Монтесиньош? — спрашивает очаровательная женщина с головой, плотно замотанной платком с бурыми полосами.

— Боюсь, он мертв. Сожалею.

Большинство собравшихся, хоть и с дрожью в голосе, но находят в себе силы расспросить о своих друзьях и родных. Я делюсь всем, что знаю, записываю имена в свою память Торы, чтобы разузнать о них поподробнее после того, как высажусь, наконец, на берегах отмщения.

Мигель кладет руку мне на плечо, шепчет:

— Они все из Карнида, Понтиньи и других окрестных деревень. Когда начался погром, они пришли сюда в поисках защиты. Я дал понять, что никого не стану гнать, вооружил кое-кого из мужчин, как только они добрались.

— А лошадь в стойле? — интересуюсь я.

Он ухмыляется.

— Лишает пыла и любопытных, и взбешенных. То же и с черепом на дереве. — Мигель снова рыгает, ударяет себя в грудь. Он обводит рукой своих гостей и мотает головой, потом шепчет мне на ухо: — Они не хотят уходить. Почему-то кажется, что со дня на день придется их отсюда гнать.

— А в Лиссабоне больше не убивают? — внезапно спрашивает меня умненькая на вид девочка-подросток.

На какое-то мгновение кажется, будто Господь специально избрал именно ее, чтобы задать мне этот вопрос: в комнате воцаряется гробовое молчание. Словно все мы собрались здесь, чтобы услышать ответ самого Бога.

— Там сейчас достаточно безопасно, — говорю я.

Я понимаю, что это не тот ответ, которого от меня ждут, но это все, что я могу им дать.

— Что значит это ваше «достаточно»?! — сердито спрашивает мужчина с неопрятной бородой.

— Настолько безопасно, насколько это возможно на данный момент, — отвечаю я. — Настолько безопасно, насколько может быть безопасен для евреев мир до прихода Мессии.

По комнате проносится одобрительный ропот, словно теперь я дал им верный ответ. И все же, что если наша вера в Его приход — всего лишь бесплотная надежда потерпевших кораблекрушение?

Мы с Мигелем садимся на ковер возле камина, гости возвращаются к прерванным разговорам. Он шепчет мне:

— Если бы я убил твоего дядю, стал бы я, по-твоему, спасать всех этих людей?

— Чтобы искупить грех убийства, ты должен спасти весь Израиль, — отвечаю я.

Он крепко зажмуривает глаза, отгораживаясь от мира.

Я вижу, что задел его. Но в моем положении страдания чужака стоят недорого, и, какое бы сочувствие ни билось в моем сердце, оно нисколько не влияет на тон моего голоса.

— Дядя написал тебе письмо, — сухо говорю я. — Я приносил его к тебе в особняк в прошлое воскресенье, но слуга сказал, что тебя нет. Дядя Авраам велел мне передать его лично тебе.

Мой хозяин открывает воспаленные, усталые глаза.

— Он сказал, что там написано? — спрашивает он без всякой интонации и надежды.

— Письмо хранится в моей памяти, — говорю я и передаю ему содержание письма слово в слово.

Как только я заканчиваю, он странно утробно смеется.

— Твой дядя спрашивал, не хочу ли я заняться вместе с ним его делом, — объясняет он. Он смотрит на меня удивленно, словно не ожидал увидеть. — Да, ты симпатичный. Было бы нелегко тебе отказать. Он был умен. То, о чем он просил, имело какое-то отношение к посылкам. И к ангелу по имени Метатрон из письма. И к путешествиям в Геную, насколько я понял. Где-то на итальянском полуострове. Я точно сказал «нет», но совершенно запамятовал, что именно он мне предлагал. У меня душа разрывалась между прошлым и настоящим. Столько всего сразу обрело смысл. — Он хватает меня за плечо. — Берекия, тебе знакомо это ощущение, когда ты перестаешь мысленно переводить слова иностранного языка и начинаешь понимать все, не задумываясь? Это было что-то вроде того. Я неожиданно понял эту прохладцу в отношении приемных родителей, то, что они не любили со мной путешествовать, эти перешептывания за закрытыми дверями, когда меня укладывали спать.

— Значит, когда началось восстание, ты…

— Я запаниковал. То есть, я только что узнал, что я еврей, а тут на Россио горит костер выше городских крыш. Мне показалось, что его разожгли специально для меня. Странные ощущения возникают, когда твое прошлое тебе больше не принадлежит… когда его изменяют и переписывают всю историю твоей жизни. Вот я и помчался сюда.