Ричард Зимлер - Последний каббалист Лиссабона

— Ты видел мою мать или Эсфирь? — спрашиваю я Диего, сбитый с толку и местом, и временем, в котором меня разбудили.

— Несомненно, они уже спят, — отвечает он. — Рассвет придет к нам только через четыре часа. Я решил, что прийти сейчас будет безопаснее. Подозревал, что ты еще не ложился.

Свет, льющийся из ламп, придал нашим теням более спокойные очертания, соответствующие человеческим. Я предлагаю гостям сесть.

— Может быть, немного вина?

Мое предложение принято. Исаак захватывает губами свою чашку, запрокидывает голову и заглатывает напиток, словно это вода.

— Зубы болят, — поясняет он. — Унимает боль.

— У нас есть гвоздичное масло, если хотите, — говорю я.

— Благодарю. У меня самого оно есть.

Он роется в сумке, достает флакон и размазывает жидкость по деснам. У него тонкие, изящные руки, ногти безукоризненно острижены. Но почему-то кажется, что только его руки и успели привыкнуть к привалившему богатству. Скоро он научится смаковать вино, а, пожимая в приветствии руку, будет касаться ее почти невесомо, словно пером павлина, подхваченным ветерком.

— Диего, где ты был? — спрашиваю я. — Я ходил искать тебя.

— С другом. Я решил, что так будет безопаснее, чем идти домой.

— Так и было. Этот северянин… я видел его возле твоего дома.

— Северянин? — удивленно спрашивает Исаак.

— Светловолосый, высокий, с хлыстом для верховой езды из таких, что делают в Кастилии, — отвечаю я.

Диего пожимает плечами:

— Мне не следует возвращаться домой. Может быть, ему просто надоест меня ждать, и он сам уйдет.

— Чего, по-твоему, ему надо? — спрашивает Исаак.

Диего закрывает лицо ладонями и передергивает плечами, потом смотрит мне в глаза с нескрываемым ужасом.

— Мы подозреваем, что он хочет меня убить. Какой-то враг, которого мы, друзья господина Авраама, нажили себе, даже не подозревая об этом.

Исаак нервно теребит волосы, падающие ему на уши.

— Мне было тяжело узнать о смерти твоего дяди Авраама, — говорит он.

У него сильный андалусский акцент, глубокий, медленный, скрипучий голос, как у многих его соплеменников.

— Я слышал, у вас на продажу есть safira , ограненный Иудой Ха-Леви, — говорю я.

Он перефразирует одну из самых известных строк поэта:

— Я не успокоюсь, покуда кровь пророка Захарии не найдет мира.

Он окидывает меня изучающим взглядом, пытаясь разгадать мои намерения.

— Моему дяде это было интересно? — спрашиваю я, гадая, к какому типу людей относится этот Исаак из Ронды.

— Весьма, — отвечает Диего.

— Он говорил, — добавляет Исаак, — что достанет нужную сумму, чтобы расплатиться со мной, в течение нескольких дней. Но сейчас я…

— Как вы провезли safira в Португалию? — спрашиваю я.

— Он всегда был здесь. Я купил его у приятеля в Порто. Он собирался сжечь ее. Я не мог допустить, чтобы это произошло. Не сомневаюсь, вы понимаете меня.

— Если ты не купишь его, Берекия, боюсь, кто-то другой может получить его, кто-то, у кого нет твоего глубокого понимания его важности, — отмечает Диего.

— Так ты больше вообще не претендуешь на него? — спрашивает Исаак Диего.

— Я был на самом деле заинтересован в нем с тем, чтобы помочь господину Аврааму, пока он не раздобудет нужную сумму. Я лично предпочитаю латинские рукописи. Гораздо безопаснее. Поэтому я должен уступить Берекии.

— Кто-то еще был заинтересован в этой книге? — спрашиваю я.

— Я заключил несколько сделок, — отвечает Исаак. — Но, похоже, никто не готов заплатить.

— Даже сеньора Тамара, продавщица книг из Маленького Иерусалима? — изумляюсь я.

— Она не захотела иметь с ней дела. Не покупает больше ничего на иврите — и даже переводов с иврита. После всего, что случилось, ты же понимаешь.

Диего говорит:

— Симон, среди прочих, кажется, считал, что сможет получить за нее неплохие деньги где-нибудь еще. В Генуе, в Константинополе или Рагузе. Даже в Марокко.

— Симон Эаниш, торговец тканями? — спрашиваю я.

— Да, — отвечает Диего.

Бешено колотящееся сердце заставляет меня покачнуться. Они боролись за книги? Неужели дело в этом?

Извращенная страсть скручивает мне кишки и вырывается подобно дьявольской молитве о том, чтобы убийцей оказался не Симон — чтобы за мной осталась привилегия отомстить.

Диего гладит меня по плечу и продолжает с сожалением:

— Трудно даже поверить, что приходится прилагать столько усилий для спасения манускриптов, которые раньше можно было свободно брать в библиотеке. Наше наследие оседает в руках частных владельцев. В один прекрасный день все, написанное нами, будет принадлежать христианским дворянам, запертое в золоченые сундуки или выставленное на обозрение под стеклом.