Насторожившись, я останавливаюсь. На его лице застывает очередная пародия на улыбку.
— С тобой все хорошо? — спрашиваю я. — Что случилось? Твой домовладелец сказал…
— Все в порядке, — кивает он. — Я велел ему говорить всем и каждому, кто стал бы меня искать, что я мертв. Мне показалось, так будет безопаснее. А потом я убежал из Лиссабона. Я только недавно вернулся.
«Боже правый, — думаю я, — вернется ли и Иуда из мертвых? Или это было бы слишком, чтобы на такое надеяться?»
Симон с благодарными поклонами принимает предложенную мною черствую мацу.
— Дядя — не единственный погибший молотильщик, — говорю я. — Самсон тоже.
— Я знаю. Он как раз зашел в мою лавку. Я просил его остаться, спрятаться со мной. Но он хотел вернуться к Ране и их малышу. Его схватили, когда он еще и на пятьдесят пейсов не отошел от дверей… у него не было ни единого шанса, ведь всюду были эти христиане.
Мое тело кажется мне совершенно чужим. Я хочу попытаться одурачить его, но все, что способен произнести мой рот, это правда.
— Диего и отец Карлос выжили. И, к тому же, в Лиссабон вернулся Афонсо Вердинью.
Симон кивает, улыбаясь так, словно не слышал ни единого моего слова и пытается быть вежливым. Мы сидим друг против друга. Синфа бормочет про себя что-то насчет дел по дому, которые нужно сделать, так что мне кажется, что она вовсе не слушает наш разговор. Мой раздраженный взгляд заставляет ее выскользнуть во двор.
Натянутая улыбка, украшающая лицо Симона, кажется нарисованной рукою талантливого иллюстратора.
— Что смешного? — спрашиваю я.
— Ничего.
Я указываю на его лоб:
— Ты ранен. Тебя кто-то ударил?
Симон дотрагивается до струпа, рассказывает, как он споткнулся о тележку, прячась в лавке пуходера, смеется, демонстрируя другие ссадины на колене. Потом рассказывает глупую шутку о том, как собака написала на его деревянную ногу, улыбается и моргает, снова улыбается.
Его глаза нервно шарят по комнате, когда слова, наконец, тонут в тишине.
С тоски он решил стать придворным шутом немилосердного Бога.
— У нас закончилось вино, — говорю я ему. — Но если хочешь, я налью тебе бренди. У нас есть немного благовоний из Гоа, и они могут…
— Нет, нет. Все хорошо.
Шаркая, входит Фарид и садится рядом со мной. Он отвечает на улыбку Симона нелепым, изучающим наклоном головы. На нее не следует реакции, и мой друг показывает мне:
— Он напоминает усыхающий куст жасмина, буйно цветущий перед смертью.
Чтобы уж наверняка согнать с лица Симона эту дурацкую улыбку, я рассказываю ему о матери и Эсфирь и об исчезновении Иуды и Самира. Он кивает, словно уже слышал все это раньше. Чтобы проверить его, я говорю:
— Я нашел бусину из четок возле тела дяди. Я уверен, что его убил отец Карлос.
— Карлос? Но разве у него была веская причина для убийства господина Авраама? — спрашивает он.
— Они поссорились из-за рукописи, которую священник не хотел отдавать дяде, — отвечаю я.
Симон улыбается, словно я сказал что-то смешное, и по-паучьи перебирает по столу пальцами.
— Так что ты скажешь об этом? — зло спрашиваю я.
— А что ты хочешь, чтобы я сказал? Я считаю, это абсурд. Но если ты в этом уверен, то кто я такой, чтобы разрушать твои иллюзии? Я устал докапываться до истины. Иллюзии — как раз то, что надо. Мы все должны получить благословение на жизнь в саду цветущей лжи — так гораздо проще жить.
Со двора возвращается Синфа и прячется в объятиях Фарида.
— Ты не станешь меня слушать, — внезапно вздыхает Симон. — Я старый дурак, в котором нет больше ни капли мужества. Но ради господина Авраама я попытаюсь смириться с этой правдой, если пожелаешь. А теперь скажи мне вот что: ты уверен, что его убил кто-то, кто знал, что он… новый христианин? — В его вопрошающем взгляде читается почти надежда, словно смерть от руки еврея предпочтительнее убийства последователем Назарянина.
— Очень похоже на то, — отвечаю я.
Пока я рассказываю о клинке шохета и пропавших красках, Симон кусает губы. Он просительно поглядывает на Синфу, пока его намек не становится очевидным. Я прошу девочку принести для нашего гостя немного уцелевших фруктов из лавки.
— Я понимаю, — вскипает она. — Но он был и моим дядей тоже! — Она смотрит на меня в упор. — Я принесу фрукты, чтобы Фарид поправлялся. А не потому, что ты меня попросил!
Я протягиваю к ней руки, но она отворачивается и убегает.
— Не знаю, что с ней и делать, — сознаюсь я. — То она боится за меня, то…
Читать дальше