Юлиан Семенов - Горение. Книга 2

—революционерами и, бесспорно, проникнется ненавистью ко всему — так или иначе — связанному с термином «социализм». Я осмелился обратиться к Вам оттого, что г. генерал-губернатор полагает, что «нац.

—демократы», как и кадеты, все-таки представляют опасность Самодержавной Власти. Я не могу, не имею права сообщать ему о введенной мною в эту партию агентуре, которая поднялась сейчас к руководству Исполнительным комитетом, и просил бы Вас поддержать меня через Е. В. г-на Министра Вн. Дел, или г-на Э. И. Вуича. Просил бы Вашего любезного согласия на постоянное информирование по всем нашим делам, ибо Ваши советы, как человека, отдавшего так много сил на борьбу с крамолою в Привислинском крае, были бы для нас бесценной помощью. Вашего Высокоблагородия покорнейший слуга И. Попов, начальник Варш. Охранного Отделения». «ВАРШАВСКАЯ ОХРАНА ЗПТ ПОЛКОВНИКУ ПОПОВУ СРОЧНАЯ ДЕЛОВАЯ ТЧК КОГДА ДЗЕРЖИНСКОМУ БЫЛО ДЕВЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ К НЕМУ ПРИМЕНЯЛОСЬ ОСОБОЕ ОБРАЩЕНИЕ ЗПТ КОТОРОЕ НИ К ЧЕМУ НЕ ПРИВЕЛО ТЧК ЕСЛИ КАЗИМЕЖ ГРУШОВСКИЙ ЕГО ЧЕЛОВЕК НЕ НАЧИНАЙТЕ ИГР ЗПТ ПРИМЕНЯЙТЕ КРАЙНЮЮ МЕРУ ЗПТ НЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ДОЛГИХ КОМБИНАЦИЙ ТИРЕ ВРЕМЯ БЕСПОЩАДНОЙ БОРЬБЫ НА УСТРАШЕНИЕ ТЧК ПОЛКОВНИК ГЛАЗОВ ЗПТ ДЕПАРТАМЕНТ ПОЛИЦИИ ТЧК М ТЧК В ТЧК Д ТЧК». «Дорогие товарищи! Сам писать не могу, диктую товарищу. Наверное, больше мне вас не увидеть, поэтому хочу, чтобы вы знали о том, что мне пришлось здесь перенести. Когда меня брали, полицейские отбили почку и селезенку, изуродовали лицо: жандарм прижал мою голову сапогом к мостовой, и я сейчас почти не говорю — выбиты зубы и, наверное, вытек глаз. Врача не пускают, а из глаза каплет гной с кровью, и веко не поднимается, а если пытаюсь поднять, то голова мутнится и тошню сукровицей и желчью. Дорогие товарищи, они меня таскали на допросы и там били по больному глазу, и я падал обморочный, но они обливали меня водой и все время спрашивали: „где Дзержинский“. Я не сказал им ничего и поэтому умру спокойно. Они пугают меня: „Мы все равно узнаем и арестуем его, а в партии скажем, что это ты донес“. Я боюсь, что вы поверите им, решите, что сломился, не выдержал. Дорогой Юзеф, когда я умру, защити мое имя. Они узнали про то, что я вместе с тобой, Якубом и Красным участвовал в налете на „архангелов“, а потом громил бандитов из „национальной демократии“. Они знают про съезд русских и что ты туда едешь. Откуда они могут про это знать? Мне очень страшно умирать, но я лучше сам распоряжусь собой, чем доставлять им радость смотреть на мои мучения. Дорогие товарищи, мне страшно и больно, все время тошнит, но я не жалею, что так случилось, потому что лучше жить мало, но жить, чем тлеть долго. Отомстите за меня. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Казимеж Грушовский».

Казимеж Грушовский в страхе заглянул ему в лицо: Дзержинский близко увидел пустые глазницы, вывернутые сине-белые губы, запекшуюся кровь в ноздрях; юноша оказался вдруг страшно, по-животному сильным, вырвался, побежал к двери — замок начал скрипеть: пришли, сейчас поволокут на гласис, там виселица.

Дзержинский застонал, жалобно крикнул что-то несвязное…

— Феликс Эдмундович, Феликс Эдмундович, что с вами?

Дзержинский вскинулся с кресла, понял: был в забытьи, пока ждал ротмистра охранки Турчанинова на конспиративной квартире у Шиманьского.

Турчанинов стоял над ним бледный, нахохлившийся, в штатском костюме:

— Плохие сны?

Дзержинский потер лицо сухими, горячими ладонями, ощутил подушечками пальцев бегающую упругость глазных яблок под набрякшими от бессонницы веками, потянулся хрустко, пригласил Турчанинова садиться.

— Давно пришли, Андрей Егорович?

— Только что.

— Дверь сами открыли?

— Да.

— Ну, как с нашим делом?

— Плохо. — Турчанинов достал пачку «Краузо», размял папиросу, закурил, ахающе затянулся. — Франека Кухальского административно вышлют, он свернул с ума, не опасен теперь, но Казимеж…

— Виселица?

— Какая разница — петля или расстрел?

— Это точно?

— Суда не было… Тем не менее все предрешено… Министр Дурново требует, чтобы порядок был наведен в самые короткие сроки.

— Мы должны спасти Казимежа.

— Это сверх моих сил, Феликс Эдмундович. Мне было очень трудно с Франеком, я чудом провел ему высылку, а Казимеж не только ваш курьер: его дело вяжут с разгромом на Тамке и с перестрелкой на складе литературы — сие не прощается в нашем ведомстве.

— Казимежу восемнадцать, он несовершеннолетний, Андрей Егорович.