Алан Мур: Глас Огня: На затопленных равнинах

Огромное удовольствие читать это и перечитывать. Начинайте откуда хотите: и начало, и конец подходят, ведь круг начинается где угодно, как и жертвенный костер.

Не верьте сказкам, городу или даже человеку, который поведает сказки. Верьте лишь гласу огня.

Нил Гейман, Замок де Хаар, Парил 26, 2003

Плетение из камышей и резка ходуль. Полый клюв для стрельбы дротиками; его создание и применение. Я знаю все это наизусть, словно кто-то без конца твердит сухие инструкции у меня в голове. Голос так давно звучит, что я его уже не слышу. Но если слышу, он меня утешает, ведь мне не надо думать ни о чем, кроме этого тусклого и бесконечного перечисления, и так я засыпаю с этими словами на устах: Плетение из камышей и резка ходуль. Пустой клюв для стрельбы дротиками; его создание и применение.

Прежде, чем побрести на отмели, я оглядываюсь на Салку и играющих детей. На ее груди бусинками сверкает вода, она оборачивается и долго смотрит на меня черными глазами, а потом вновь опускает лицо под кожу реки. Молодые плещутся и скачут; начали о чем-то ссориться, но тут же бросают все ради другого спора, интересней и громче.

Этот взгляд напоследок, словно перед уходом я хочу собрать всех родных и удержать в глазах, стал в последнее время привычкой. И меня гложет, гложет страх, что однажды я уйду, а когда оглянусь, уже никого не увижу. Кажется, мне не избавиться от этих треволнений, и я гляжу на их силуэты, пока они не сливаются с рябью бликов, танцующих на воде. Отвернувшись, следую против теченья, сильного и кипучего у моих ног.

Когда-то у меня была другая жена и другая семья. Мы жили не здесь, на Равнинах, а немного дальше на запад, в огромном круглом поселении на холме, над землей огней. Однажды утром я проснулся и отправился меж кипящих котлов селян на охоту и рыбалку, и на этом все. Теперь я не могу припомнить, сказал ли в тот день перед уходом доброе слово жене, помню лишь, что разозлился, увидев порванный шнурок на моем ботинке, плохо подумал о ее лени. Наверное, что-то и говорил, пару слов, уже не вспомню. За неимением иглы и нитки перевязав шнурок, я зашнуровал ботинок и выскользнул в восход, и на этом все.

Поцеловал дочурку на прощанье, но сына не нашел. Она только что поела творога. Моей щеки коснулось ее теплое и сладкое дыханье, и на этом все.

Проходя мимо развешенных сетей и сложенных копий среди пробуждающихся хижин, я увидел мать, идущую на дальний конец села. Я окликнул ее, но она была стара и не расслышала. И на этом все.

Остановился перекинуться парой слов с женой Джеммера Пикки, и пока мы болтали, подумал о ней без платья и шкур, хоть и понимал, что ничего у нас не выйдет. Попрощался и продолжил путь.

У главных ворот, в окружении старых, заросших камней Кузницы Гарнсмита, я увидел деревенского шамана, замершего в размышлениях; его желтые рога поникли, сползли к бровям. Вокруг его ног было разбросано множество меток, оставленных на скудной почве посохом. Бормоча себе под нос, он мял седые завитки бороды пятнистыми пальцами, на вид казался совсем больным. Вдруг он поднял глаза и увидел меня. Хотел заговорить, но передумал. Потом я часто задумывался, что же он хотел мне тогда сказать.

Я минул шамана и вышел из поселения, направляясь вниз по склону горы, мимо нижней верхушки холма, где лежали земли огней. Я слышал, что когда-то здесь были стены, стоявшие кругами друг в друге. От них давно ничего не осталось, но со склона повыше еще можно было разобрать кольца; темные пятна на траве, лучше различимые в полдень.

На западе, где деревни речников, между спокойным небом и отдаленными огоньками костров тянулись струйки дыма, и когда я далеко отошел от холма, вокруг пропали звуки деревни и наступила тишина, залившая все до самой опушки. Я двигался в ней, разрывая цепляющийся за ноги вьюнок. И на этом все.

Пока я шагаю на ходулях по воде — здесь не глубже локтя — надо мной смыкаются деревья и на реку ложится тень. Без солнца, отражающегося от поверхности воды, глубина становится прозрачней, можно разглядеть рыбу. Я замираю, как камень. Мои деревянные ноги — два деревца, пустившие корни в русле, их ласково оглаживает течение. Смотрю на ходули под поверхностью: они теперь кривые и гнутые от старости, хоть я и знаю, что это лишь какой-то обман воды. Отбрасываю свой промокший плащ в камыши, поднимаю копье и жду.

Когда я жил на горе, до Затопленных равнин добирался больше половины дня. На лошадях здесь не ездят, ибо земля ненадежна и полна лужиц и трясин, над которыми собираются тучи мошек и комаров, маленьких и злобных. Здесь многие погибли. И меж их зубов теперь скользят пескари.