Татьяна Луганцева - Пуд соли на сердечную рану

– Да что же это такое? Вот для кого висят объявления? Пожалуйста, здесь пейте кефир сколько хотите, а выносить нельзя!

– Я на ночь, дочка, хотел… Поесть не успел, так хоть кефира попил бы перед сном! – пытался оправдываться дед.

– Какая я тебе дочка? С ума сошел? Воруют и воруют, как крысы! Как же вы все мне надоели! Сколько раз директору говорила, что шведский стол не для нашего народа! Сижу теперь тут цербером. То котлеты выносят, то хлеб… Теперь уже кефир сливают. На ночь ему попить, смотри ты какой! Тут бы три человека попили, а он один собрался!

– Да я… да мне… – оправдывался дед, чуть не плача.

Глафира больше не могла видеть эту душераздирающую сцену – унижение пожилого человека. В свару вмешались и другие старики. Зрелище было омерзительное. Общество во мнениях разделилось. Некоторые, особо обозленные, стыдили товарища за вынос кефира, другие же бросились на его защиту:

– Да вы сами людей вынуждаете! Не еда, а дерьмо! Ешь-ешь, а все пустое, не наедаешься совсем… А сколько испорченного, тухлого! Подать сюда повара! Сколько уже жаловались! Подумаешь – преступление, старик себе кефирчику взял…

У Глафиры немедленно разболелась голова от криков и напряжения нервов, она вышла на улицу и вдохнула полной грудью. Какой кошмар! Никогда она не бывала в таком обществе. Да и вообще никогда не бывала в таком жутком месте!

Глаша доковыляла до своего корпуса и с грустью посмотрела на темные окна.

Ей страшно хотелось есть. Просто до боли в животе. Ведь и не заснешь из-за голода! Мяса бы… картошечки да салатика… простых и свежих продуктов… Еще сосед-садюга не вовремя поведал про вкусных карпов. Вот спрашивается – зачем? Хотя понятно: ностальгируя над хлебной котлетой с отвратительным вкусом, запахом и видом. А еще хотелось пить. Минералки, сока, морса, кваса… Шампанского! Холодного и сладкого! Ароматного такого! С клубникой! Напиться бы с горя. Вот же, дура, отказалась идти с Матвеем в ресторан… Он бы и дорогу показал, да и с мужчиной не так страшно… Поела бы картошечки фри, стейк из свининки и сочных томатов с базиликом… Все, плевать, надо отправляться в поселок – в кафе, в ресторан, куда угодно, лишь бы поесть!

И Глафира решительно зашагала к воротам санатория. Уже издалека увидела обращенные к ней лица охранников и попыталась внутренне собраться, но чем ближе она к ним приближалась, тем страшнее ей становилось.

– И куда это на ночь глядя наша красавица собралась? – преградил ей путь один из мужиков, хотя с расстояния в метр почти доставал ее своим жирным животом.

– Я должна отчитываться? – с вызовом спросила она, чувствуя запах перегара, который усилился к вечеру.

– Нет, конечно, – нагло посмотрел на нее охранник. – Но я должен предупредить: все отдыхающие должны быть в номерах до одиннадцати вечера.

– Я вернусь к тому времени. – Глаша старалась говорить очень сухо и строго, чтобы пресечь любую попытку заигрывания.

Но охранник был пьян, хамоват и не принимал ее строгости.

– И нельзя приводить чужих мужчин. Здесь свои есть жаждущие! – хохотнул он.

Его товарищ, с интересом выглядывавший из будки, поддержал товарища громким смехом.

– А чужих женщин можно? – спросила Глафира.

– Ого! Не думал, что ты такой ориентации… Ха-ха-ха! Нет, женщин тоже нельзя. Никаких чужаков на территории, сексуальная ты наша!

Глафира протиснулась мимо его живота и пошла по едва заметной тропинке вдоль дороги, как ей и объяснили. Она чувствовала себя раздетой под взглядами охранников. Сзади раздался окрик:

– Смотри, ночью одной ходить опасно! У-у…

– Идиоты, – пробормотала Глаша сквозь зубы. Естественно, не оборачиваясь.

Тропинка уводила от дороги несколько в глубь леса. Причем отклонялась резко, в самую чащу. Уже начало смеркаться, и действительно становилось страшновато, так как ни о каком освещении тут и речи не могло быть. Глаша шла и вздрагивала от каждого шороха. Ей казалось, что за каждым кустом и деревом притаился бандит или монстр. В голову лезли какие-то глупые мысли.

«Интересно, а волки здесь есть? Ой, о чем я, какие волки, Подмосковье же… Цивилизация… Дорога в поселок… Вот и бревнышко, то есть скамейка для уставших путников. Никакая это не чаща, обычная тропа. Просто я вся на нервах. Надо взять себя в руки». Глафира успокаивала себя, но все-таки старалась не шуметь и не издавать громких звуков.

Она дошла до второй скамейки, еще издалека заметив рядом с ней скульптуру. А приблизившись, поняла, что пора ей обращаться к окулисту. Потому что на скамейке сидела женщина в просторном балахоне и в огромного размера, почти как сомбреро, шляпе, богато украшенной искусственными цветами, которых было так много, что из них вполне получился бы траурный венок.