Игорь Тумаш - По совместительству экзорцист

— Да это же дети мои. Я ведь писал.

— Опять двадцать пять! — пробормотал Григорий злобно. — Писал он — писатель… В моем собственном доме…

— Сейчас Маргарита постелет тебе в курятнике. — На лице Григория вспыхнули багровые пятна. — Ну, не кипятись, — испугался Вася. — Кур там давно нет. А завтра что–нибудь придумаем.

Помет, перья и прочий мусор из курятника были убраны, но насесты, сбитые из дощечек «гнезда» оставались на местах. Маргарита стелила постель. И неожиданно она и Григориади обменялись такими взглядами, что между ними вспыхнула белым энергетическим пламенем соединившая их дуга–любовь: страстная любовь с первого взгляда двух сердец, знающих друг друга века, возгоравшихся от соприкосновения друг с другом не впервые.

Оставшись один, Григорий с блаженным видом стал пялиться на полную луну, чей яркий мертвящий свет заливал двор, посреди которого ребрился четкий черный профиль соседской дощатой уборной.

И вдруг услышал в себе стихи Данте, которые раньше не знал:

Так благородна она и чиста,

Когда при встрече подарила знак привета,

Что взору не подняться для ответа

И сковывает губы немота.

Восторги возбуждая неспроста,

Счастливой безмятежностью одета,

Идет она — и кажется, что это

Чудесный сон, небесная мечта.

Увидишь — и, как будто через дверцу,

Проходит сладость через очи к сердцу,

Испытанными чувствами верша.

Проснувшись на следующее утро, Григорий обнаружил, что любовь наполнила каждую клеточку его тела особой светлой радостью, утроила и без того недюжинные силы. Он почувствовал себя способным не только горы переворотить, но и все моря–океаны заодно перечерпать, пустыни перелопатить, всех фрайеров переколошматить. Ему захотелось летать по небу птицей, бороздить глубины рыбой, вгрызаться в землю экскаватором. Короче, им овладела жажда бурной деятельности.

Первым делом — к мамочке. Вернее, в свою бывшую комнату. Оторвал заветную половицу. Пять лет назад он оборудовал там тайник и заложил пакет с сухими листьями индийской конопли да сверток с долларами. Все цело! Отлично! Перемерял рулеткой стены. Воровато оглянувшись по сторонам, спрятал под подушку безучастно лежащей матери и пакет, и сверток. Набрал на телефонном диске 02.

— Алло, милиция?..

— Дежурный на проводе.

— А вы знаете, что у вас под самым носом база наркотная организована, так сказать, анашаснаб? — прогнусил Григорий.

— А вы кто такой? Назовите фамилию, — раздраженно потребовал дежурный.

— Сударычев у аппарата, — манерно «представился» Карабас. — Так вот, ни за что не поверите, но шаманит на базе парализованная старушка — божий одуванчик.

— Что за чушь? — возмутился дежурный. — Как может парализованный человек…

— Может, выходит.

— …

— Дело заверчено так грамотно, что будет вертеться даже в том случае, если старушка, извиняюсь, бурки откинет. Она оптовик, приходят к ней розничные торговцы, а трава их под подушкой дожидается. Туда же расчет кладут. Все на взаимном доверии, партнеры друг друга много лет знают. Приезжайте, короче, сами убедитесь.

Григорий прячется в курятнике. Через несколько минут к дому одновременно подъезжают санитарная и милицейская машины. Первыми в дом проходят милиционеры. Лейтенант извлекает из–под бабулиной подушки пакет и сверток. Пакет брезгливо бросает на стол, а доллары рассматривает на свет, мнет:

— Ого, первый раз в жизни такую классную подделку вижу!.. Ну и старуха!

Милиционеры забирают у санитаров носилки, перекладывают на них больную и выносят. Недоумевающие санитары идут следом. Шествие замыкают лейтенант и врач.

— Больная невменяема, она не могла совершить действия, в которых вы ее подозреваете, — категорично заявляет «айболит».

— Я, конечно, понимаю, что анашу бабусе кто–то подбросил, — скислился лейтенант. — А вот того, что она не фальшивомонетчица, понимать уже не имею права. Во всяком случае до тех пор, пока не получу отмашку от начальства и официальное медицинское заключение с гербовой печатью. Вы можете такое представить?

Врач качает головой; лейтенант пожимает плечами. Носилки с больной загрузили в милицейскую машину.

— Родная, ты на меня не сердишься? — прошептал Григорий, наблюдавший за сценой через щель между досками, смахивая слезу. — Ведь тебе все равно, где лежать. И уход за тобой там хуже не будет. А я не для того из зоны бежал, чтобы жить в курятнике… Прощай, мама, я был тебе хорошим сыном.