Кэрол Дуглас: Кот в малиновом тумане

Он почувствовал легкое пожатие ее пальцев во время поцелуя — почти незаметный жест, выдающий понимание и участие.

Когда Мэтт отстранился, ее глаза сияли.

Неожиданно смутившись, он поискал глазами сестру Стефанию. Вместо этого его взгляд наткнулся на незнакомую женщину, которая смотрела на него. Ухоженная, лет пятидесяти с небольшим, с серебристой сединой между красивыми золотистыми прядками, она смотрела на него тем взглядом, каким всегда смотрели женщины — мечтательным, нежным, полным затаенной грусти.

Чувствуя себя голым, Мэтт хотел отвернуться, как он делал всегда прежде. Но, под влиянием умиротворяющего момента, под действием мессы, вместо этого улыбнулся женщине. На какое-то мгновение она застыла в растерянности, но потом улыбнулась в ответ застенчивой, извиняющейся улыбкой, как женщины в дорогом магазине, отвечающие продавцам: «Я просто посмотреть». Это безмолвное признание вселило в него какую-то легкость. Может быть, он всю жизнь неправильно понимал такие взгляды и улыбки женщин. Может быть, они вовсе не покушались на его тело. Может быть, не столько его внешность заставляла их заглядываться на него, сколько его внутренняя теплота и глубоко похороненная страстность, которую они чувствовали и хотели помочь ей выйти на свет.

Он осторожно взглянул на Темпл, которая делала вид, что углубилась в молитвенник, пряча улыбку. Она все видела, но не рассердилась. Наоборот, она была довольна.

Мэтт понял, что подобный обмен взглядами между мужчиной и женщиной вовсе не какая-то предосудительная и заразная вещь, а просто выражение симпатии, или радости жизни, или даже простая вежливость.

И теперь, пережив церемонию поцелуя мира и согласия вместе со всеми прихожанами, Мэтт даже почувствовал жалость к священнику, такому одинокому на своем возвышении — учитель, направляющий паству, но отделенный от нее собственной наставнической ролью.

Мэтт ощущал, как осколки его бронированного, стального внутреннего «я» соединяются вместе, притягиваясь, точно намагниченные. Внутри него что-то очистилось, омытое водами невидимого источника. Подобно отцу Фернандесу, он почувствовал на глазах слезы, слезы принятия себя таким, как есть. На месте алтарников он видел самого себя в детстве — маленького мальчика, держащего большую свечу. Мальчика из дома, вечно полного внезапных криков, ударов и грохота, мальчика, твердящего мантру: «Я никогда не буду плакать, ни за что».

Мэтт никогда раньше не был настолько взрослым, чтобы заплакать.

Он не знал, чем были эти мгновения — богоявлением, симптомом примирения с прошлым, принятием своей новой роли в религиозном служении или признаком влюбленности в Темпл… или просто вспыхнувшей любовью к жизни, ощущением себя живым в том смысле, какой он всегда отрицал и никогда не позволял себе прежде.

Ему еще потребуется время, чтобы обдумать все это, чтобы освоиться с нахлынувшими новыми эмоциями и ощущениями.

Они вышли с Темпл вместе с толпой прихожан, оба очень тихие. Мэтт не стал присоединяться к небольшой группе, окружившей отца Фернандеса — впечатлений было и так уже слишком много.

Покидая церковь, всегда выходишь прямо на яркий солнечный свет. Здесь, в Лас-Вегасе, этот контраст был еще более сильным, солнце почти ослепляло, отражаясь от светлого камня окружающих строений. Глазам на мгновение сделалось больно, и Мэтт пожалел, что не взял темные очки. Он на мгновение замер, надеясь, что слезы на его глазах будут восприняты, как реакция на солнце, но не собираясь заслоняться рукой от света. Он слишком долго делал это в своей жизни.

— Отец Фернандес выглядел неожиданно радостным… под конец, — сказала наблюдательная Темпл, роясь в своей маленькой сумочке в поисках темных очков. Как все рыжеволосые, она была очень чувствительна к солнцу.

— Я полагаю, он просто рад, что трудности прихода закончились, — сказал Мэтт, имея в виду многое.

Он поддержал Темпл за локоть, помогая сойти по центральной лестнице, поскольку она все еще копалась в недрах сумочки.

— Поедем завтракать?

— Отлично.

— Как насчет той такерии — «Фернандос», кажется?

Темпл остановилась.

— Ну, я не знаю…

— Она ведь открыта по воскресеньям?

— Конечно. Я думаю, открыта.

Вокруг по пологим ступеням текла людская река, огибая их, точно островок. Семьи болтали, обсуждая планы на воскресенье и обеденное меню. Мэтт никогда раньше не был частью этого исхода, он всегда после мессы оставался внутри, снимая облачение, убирая в алтарь церковные принадлежности, обдумывая воскресное расписание необходимых визитов, обязанностей и работу с документами.