Кэрол Дуглас - Кот в малиновом тумане

Но, быть может, он хочет привести с собой Темпл в качестве соучастницы преступления? Между прочим, теперь у него была «прошлая ночь», чтобы было о чем мучиться. Вопреки самому себе, Мэтт испытывал все то же чувство вины и самобичевания, от которого страдал в старших классах, признаваясь на исповеди в сексуальных грехах. Не сказать, правда, чтобы он многое себе позволял, но мысли!.. Мысли ведь тоже… их требовалось классифицировать, как «грязные» или нет. Еще разные чувства. И ночные поллюции. Все это тщательно исследовалось, жутко переживалось, прогонялось сквозь горнило подготовки к исповеди, затем переводилось в ужасающие термины и излагалось исповеднику со стыдом и отвращением к себе.

Обычно несколько «Отче наш» и «Аве Мария» назначались в качестве платы за ошибки, но Мэтт всегда считал, что ему повезло, что он слишком легко отделался. С течением времени он воздвиг между собой и своими горькими «падениями» такой жесткий барьер, что они случались все реже и реже.

Теперь же «Temple of Doom» [117] Temple of Doom (англ.) — Храм погибели. распахнул двери — Мэтт вздрогнул от невольной ассоциации, пришедшей ему на ум — и наступило что-то невероятное.

Он надеялся, что в этом не было ничего… преступного. Ничего, в чем следовало каяться на исповеди. Но он был настолько неопытным, настолько бронированным против малейшего проявления сексуальности, что ни в чем не был уверен. Разве что в одной вещи: теперь он свободен. Свободен жениться, например. Свободен совершать такие же импульсивные ошибки, как другие мужчины, свободен отвечать на женское доверие и нежность. Свободен протянуть руку и коснуться… и называть это лаской, а не грехом.

Он был теперь простым смертным, впервые познавшим, что взаимная склонность открывает широкую дорогу страсти. И все же застарелая тревожность билась в его сознании, беспокойно проверяя каждую мысль, каждое чувство, терроризируя и запугивая. Возможно, Господь поразит его на месте, если он примет Святое причастие без исповеди? Прошлой ночью он нарушил внутреннюю клятву, нарушил запрет, которому повиновался со школьных времен.

Он понимал, что должен свернуть с этой проторенной дорожки хотя бы во имя душевного здоровья, во имя излечения, но старые привычки не так просто победить, особенно когда безжалостная строгость к самому себе сделалась самой устойчивой из них.

Мэтт улыбнулся и посмотрел на свой уродливый телефон почти с нежностью. Ему повезло, что кто-то согласился следовать вместе с ним по новой тропе.

Темпл уже ждала в холле, когда лифт, скрипя, доставил его вниз. В своем бежевом полотняном костюмчике с короткими рукавами она выглядела, как девочка из воскресной школы. В тон костюму были лодочки на скромном каблуке и сумка нормального размера, а не с коммунистический Китай.

Мэтт был почти разочарован, не увидев белых перчаток на ее руках. Знаменитые ногти, покрытые красным лаком, пламенели так же яростно, как и непокорные кудряшки.

— Ты оделась специально для этого случая? — спросил Мэтт, когда они вышли на утреннее солнышко.

— Оделась так, как представляла себе костюм для этого случая. Но все равно страдаю от отсутствия кремовой кружевной мантильи, — она бессознательно поправила волосы. — Боюсь, я не отношусь к испанскому типу.

— А кто ты по национальности?

— О, кусочек того, кусочек сего. Англия, Шотландия, Франция.

— Боже милостивый, твои предки хорошо порезвились!

Она повела плечом:

— А ты?

Он тряхнул головой:

— Наполовину поляк, и с маминой стороны все поляки. Кто был мой… настоящий отец, я не знаю. Мама не хотела об этом говорить.

— Девайн. Это может быть французская фамилия — де Вайн. Или кельтская.

— Как бы то ни было, она вечно вызывала вопросы. Представляешь, как я себя чувствовал с такой фамилией в католической школе Св. Станислава и потом, в семинарии?

Они уже подошли к машине.

— Я поведу, — сказала Темпл, открывая водительскую дверцу.

Она села в машину, перегнулась через пассажирское сиденье, чтобы открыть дверцу для Мэтта, и надела свои солнечные очки с диоптриями.

Мотор радостно заурчал, и, выезжая с парковки, Темпл улыбнулась Мэтту:

— И потом, в семинарии… Могу поспорить, тебе пришлось несладко. Вне зависимости от роли, которую человек играет, подобная фамилия все же слишком идеальна.

Мэтт кивнул:

— Возможно, но я, честно говоря, не настолько страдал от насмешек, как ты могла подумать. По крайней мере, моя фамилия была не Эффингер, и я этим утешался.