Вадим Тарасенко - Автомобильный детектив

«Эх, сейчас бы бросить все эти дела, все эти мезоны и лямда-гипероны и махнуть куда-нибудь в Грецию. Любоваться Парфеноном, бродить среди его развалин и балдеть от мысли, что по этим самым камням бродил любитель женщин и вина, веселый, дважды женатый Сократ и хмурый женоненавистник-гей, учитель Александра Македонского Аристотель, − Кузьма Кузьмич сладко потянулся у раскрытого окна и вздохнул. Вместо Греции его ждал институт, а вместо Парфенона еще более загадочный и непонятный мир элементарных частиц.

Через сорок минут, проделав все необходимые утренние процедуры, включая ненавистный холодный душ и бритье четырехлезвенным «жилетом» («а я-яй, а еще профессор, доктор физико-математических наук, а повелся на такую дешевую рекламу − четыре лезвия бреют безукоризненно, хотя понятно, что и двух вполне достаточно, а остальные просто издеваются над кожей за твои же деньги»), приятно пахнущий дорогим французским одеколоном, директор института физических проблем быстрым шагом спускался по лестнице. На крыльце подъезда он увидел Марию Ивановну, соседку с пятого этажа, несколько раз затапливающую его квартиру и познакомившую Кузьма Кузьмича с таким восхитительным зрелищем, как падающие капли воды с только что отремонтированного потолка на только что отциклеванный и вскрытый лаком паркет.

По щекам соседки катались слезы, живо напомнившие профессору два катаклизма, которые он пережил.

− Марь Ивановна, что случилось?

− Доч… дочка… дочь сбежала!! − и одиночные слезы превратились в бурный поток, как совсем недавно в квартире Канарейкина, когда вода, преодолев хилое сопротивление гидроизоляции, наконец, вырвалась на оперативный простор.

К слову сказать, все два потопа местного значения устраивала не Мария Ивановна, а ее дочь Наташа, семнадцатилетнее современное, сто семидесяти пяти сантиметровое дитя, из которых сто пятьдесят приходилось на ноги, взиравшее на увлекательный мир своими огромными голубыми глазами.

«Все, потопы прекратились. Натяжной потолок делать не нужно», − мелькнуло в умной голове профессора, а его язык между тем произнес:

− Что значит сбежала?

− Уехала с каким-то парнем в Грецию!!

«Везет же некоторым!»

− Что, насовсем? − Кузьма Кузьмич и сам откровенно не знал, спросил это он с надеждой или сочувствую соседке, все еще весьма привлекательной тридцатипятилетней женщине.

− Не знаю, − всхлипывала соседка, − а вдруг этот парень ее там в какой-нибудь бордель продаст? Что тогда? А-а-а, − всхлипывания перешли в рёв.

− Обратитесь в полицию.

− Обращалась. Они сказали, раз совершеннолетняя и уехала добровольно, они уголовное дело возбуждать не будут.

− А откуда Вы знаете, что она уехала добровольно?

− Она мне письмо написала, а-а-а, − чуть было успокоившаяся Марь Ивановна, вновь брызнула слезами на бетонный пол крыльца.

− А можно мне прочесть это письмо?

«Ну зачем я в это лезу? Мне что, своих забот мало? Вон, никак по моим уравнениям лямда-бетта-минус-гиперон не желает распадаться за пять пикосекунд, а должен».

− Конечно, конечно, Кузьма Кузьмич. Вот держите, − женщина судорожно порылась в свой ярко-красной небольшой сумочке и протянула Канарейкину сложенный вчетверо лист бумаги, сложенный вчетверо.

− Помогите, Кузьма Кузьмич. У меня осталась одна надежда на Вас, − в глазах женщины читалась мольба.

«Ох, уж эти детки. То квартиры чужие заливают, то в Грецию с парнями от матерей сбегают», − профессор осторожно развернул листок бумаги.

«Мамочка извени, − рукой, больше привыкшей к косметическому карандашу, чем к письменному, было написано на бумаге, − Мы с моим очень хорошим другом решили поехать в Грецию. Пожалуста меня не ищи, − буквы неровно прыгали вверх-вниз по строчке.

«Наверное, писала на ходу, когда ехала в машине.

«Через несколько часов я улетаю, − продолжало скакать по бумаге.

«Точно паршивка писала, пока ехала в машине в аэропорт. Другого времени для письма для матери у нее не хватило».

− Как Вы получили это письмо?

− По почте пришло.

«По дороге бросила в почтовый ящик», − Канарейкин продолжил чтение письма.

Буквы неожиданно подравнялись и перестали походить на клинопись не совсем трезвого древневавилонского жреца.

«Мне с ним будет хорошо. Мы любим друг друга».

Дальше буквы вновь пошли вскачь: «Мой друг обеспеченный человек. У него есть шикарная машина, он хорошо зарабатывает».

Дочь на целый лист извинялась перед матерью, убеждала, что у нее все будет хорошо и просила ее не искать, перемежая написанные вкось и вкривь строчки с клиновидными буквами с вполне благопристойными почерком. Последняя строка со скачущими буквами: «Прости меня мамочка прости» едва влезла на листок.