– Эфенди! – гордо заявил Барбаросса и повис вниз головой, держась за прутья клетки одной лапой.
Надо Гущину выговор сделать, чтобы следил за словами, подумала Аля. И за руками… Ишь, нашелся любитель по пятой точке шлепать! И как этот попугай умудряется всё слышать и видеть? Даже то, что за стеной…
– А по по-пе? – снова повторил какаду, тщательно выговаривая слоги.
– Да за что? – Аполлинарии пришлось присесть, чтобы вспомнить. – А, ты про то, что я Погонову соврала?
Какаду шумно спустился к кормушке, вытянул шею и принялся вертеть головой влево-вправо, умудряясь одновременно кланяться.
– Врать, бар-р-рышня, гнусно, гнусно, гнусно! – сообщил он чьим-то незнакомым басом, налегая на «р» в «барышне».
– Да ладно! – возмутилась Аля. – А сам притворяешься спящим, когда говорить не хочешь!
– Вынужденная мера, – отчетливо выдал Барбаросса. На этот раз попугай безошибочно воспроизвел интонацию и тембр Гущина.
Аля захлопнула дверь. Даже в подъезде слышно, как Барбаросса ругается ей вслед по-турецки. Сбегая вниз по ступенькам, она подумала, что какаду ведет себя совсем по-человечески. Почему бы и не послать по известному адресу, если можно сделать это безнаказанно? Аполлинария частенько сворачивала пальцы в кукиш, стоя на ковре какого-нибудь начальника. Но только спрятав руки в карманы! Тайная дуля, конечно, не аргумент, но все-таки это действие приносило саркастическое удовлетворение: фигу тебе, а ты и не подозреваешь! Но как столь тонкие нюансы может уловить птица? Гущин каким-то образом внушил строптивому попугаю, что в обществе нельзя выражаться нецензурно. Теперь какаду, даже когда недоволен поведением людей, не орет «кыч» (в переводе с турецкого «задница») и тому подобные слова. Это удивительно само по себе, означает, что крылатый сквернослов понимает смысл своих высказываний, разделяя брань и прочую лексику, и в очередной раз доказывает наличие у Барбароссы разума. Но стоит какаду остаться в одиночестве, он запретом пренебрегает и кроет выражениями, далекими от литературных, кого хочет, что тоже может служить подтверждением здравомыслия попугая – птица учла возможность репрессий за непослушание…
Примчавшись на такси, Аля оказалась перед приемной издателя раньше Сигизмунда.
– А Зигмуся еще нет! – сообщила огромная Люся, и Аполлинария в очередной раз подумала о пристрастии Погонова ко всему, что имеет циклопические размеры. Комплекс Наполеона… Хотя, если верить слухам, рост Бонапарта вовсе не был низким даже с современной, акселератской, точки зрения. Почти сто семьдесят сантиметров! Это далеко от гнома! Все дело в честолюбии…
– Альберт сказал, вашу книгу издает. Я тоже мечтаю что-нибудь написать, но пока не выходит… – Люся посмотрела в потолок и подперла большое лицо большой ладонью.
Аля представила, как этой ладонью секретарша гладит Погонова по голове, а он приник к Люсиной необъятной груди – почти утонул в ней, видно только лысеющую макушку. Люсина ладонь закрыла и эту часть издательской головы, Погонов пропал совсем, и кажется, будто Люся зачем-то утюжит себе грудь… Понятно, почему связь Тириона с Большой Люсей обожают обсуждать в издательстве. Захватывающая тема: секс карлика и великанши! Любовные утехи такой экзотической пары открывают простор для сплетен, ограниченный только степенью пристойности, принятой в коллективе. У Погонова работали творческие и неудержимые в своих смелых фантазиях личности, а потому о пристойности можно забыть – воображение сотрудников издательства границ не имело, особенно моральных. Альберт Вальтерович сплетни игнорировал и, как подозревала Аполлинария, даже гордился, что всех удивляет его страсть к гренадершам, а Люся, когда к ней приставали с вопросом «Зачем тебе такой гном?», лишь смотрела на дверь кабинета Погонова затуманенными очами и шептала: «Маленькая блоха злее кусает!» Самые ярые выдумщики и сплетники умолкали – любовь обезоруживала.
– Здрасссте!
Приветствие неслышно вошедшего Зигмуся заставило Аполлинарию подпрыгнуть, а Большая Люся высыпала на клавиатуру целую коробку скобок для степлера.
– Ежик – ни головы, ни ножек! – Люся показала Сигизмунду кулак, больше похожий на кочан капусты. – Еще раз так подкрадёшься, убью!
– А при чем тут ёжик? – сказали Зигмусь с Аполлинарией в один голос.
Секретарша оторопело уставилась на них, продолжая показывать Сигизмунду кулак.
Зигмусь задумчиво гладил бороду и смотрел то на Люсин кулак, то на Аполлинарию, и Аля подумала, что у дизайнера мелькнула та же мысль, что и у нее: не дай бог, рассердит Погонов Люсю, и та прихлопнет его ручищей, как мы муху тапком… В издательстве поговаривали, что секретарша отбивает мясо кулаком, когда приглашает на обед Погонова.
Читать дальше