Татьяна Луганцева - Над пропастью не ржи!

– Ты тоже можешь здесь оставаться, – не очень уверенно предложил Василий. – Большего предложить не могу.

Словно услышав эти слова, полицейский захрапел со страшной силой, и Фрося содрогнулась.

– Нет уж, спасибо, я в приют. Тем более что туда уже звонили, меня там ждут.

– Я провожу, – вызвался тогда Вася.

И вот сейчас она уже не знала, где ей лучше было остановиться. Сразу же вспомнилась великолепная библиотека Владислава, а еще больше его мягкий и красивый взгляд.

«Чего я, действительно, словно дикая? Другие бабы на мужиков сами вешаются, горы сворачивают, чтобы добиться своего мужчины, а я убегаю от него. Ведь жизнь уже подтвердила, что никто, кроме него, мне не нужен. К тому же знаю, что он свободен. Чего мне еще не хватает? Обрадовалась бы, приняла бы его приглашение! Так нет, взяла и упустила! А все моя гордыня, никак не отпускает. Я так и продолжаю брыкаться, жизнь меня ничему не научила. Сидела бы сейчас в его шикарном доме, поплакалась бы ему в жилетку, и не осталось бы у меня никакого долга. Хотя Влад и так деньги предлагал. Нет, мама была права, я сама усложняю себе жизнь», – не очень радостно размышляла Ефросинья.

А может быть, она и должна была волею судеб оказаться в таком вот месте, как социальная ночлежка, чтобы в голову пришли правильные мысли?

Тут до ее слуха дошли какие-то странные звуки – словно кто-то вошел к ней в комнату и спокойно расхаживает по ней. Ее спина мгновенно покрылась потом, а руки похолодели. Фрося испуганно огляделась, но никого и ничего не увидела. Наконец поняла, что это где-то за стенкой ходил ее сосед.

«Ну здесь и слышимость! Ужас просто! Если он пукнет, до меня звук донесется! Здесь стены, что ли, из картона? Я всю ночь промучаюсь. Да и спать не могу, не приняв душ». Фрося тяжело вздохнула, поднялась и вышла из своей комнаты, передвигаясь все так же на цыпочках, поскольку понимала, что некоторые асоциальные элементы могут слышать ее телодвижения.

Накинув полотенце на плечи, девушка трусцой побежала налево по коридору. Душевую комнату она нашла быстро по мокрым следам на полу. Пахло сыростью и несвежими, гниющими тряпками. Пол и стены оказались выложены светлым кафелем, расколотым и треснувшим во многих местах. Окно было открыто, и в помещении стоял промозглый холод. Фрося попыталась закрыть створки, но их перекосило. Вода капля за каплей падала из крана в проржавевшую низенькую ванну. В зеркале отразилась Фросина унылая и испуганная физиономия. Она включила воду на всю мощность, но эта мощность воплотилась в тонкой, хилой, абсолютно без напора струйке, еле-еле текущей с недовольным хлюпаньем.

– Твою мать… – почему-то вслух произнесла Ефросинья, что совсем не подобало писательнице и вообще интеллигентному человеку. – А это корыто кто-нибудь моет? А что, если здесь мылись люди, у которых вши? Как я встану туда ногами без резиновых тапочек? Я ведь точно схвачу какую-нибудь заразу!

Фрося, дрожа всем телом, разделась и прямо в туфлях вступила на пол ржавого поддона. Так и стояла голая, в туфлях, и, превозмогая дикий крик, который разбудил бы весь этаж, обливалась холодной водой. Просто обливалась, так как мыла здесь не было. То есть не было того мыла, которым можно было бы помыть даже руки, не то что тело. Нечто, напоминавшее собачью какашку, лежало на краю ванны в лужице неприятного зеленоватого цвета, а ничего другого мылящегося в поле зрения не наблюдалось. Пришлось тереть свою кожу, покрытую мурашками, холодными пальцами, пытаясь смыть грязь и пот. Со стороны это выглядело, наверное, так, будто она очень сильно замерзла и теперь не моется, а растирается от холода на морозе.

На какое-то мгновение Фросе вдруг показалось, что кто-то поблизости поет. Снова навалился испуг, только вот похолодеть от него не получалось – дальше было просто некуда. Наконец она сообразила, что сама и подвывает, а звук гулко разносится по душевой. Решив, что хватит с нее уже такого душа, Фрося выключила воду и в мокрых туфлях вылезла на кафель. Но тут же поскользнулась и растянулась на невероятный шпагат как была – в чем мама родила.

– Мать твою! – снова выругалась она, еще не понимая, целы у нее кости или не совсем.

С трудом поднялась, хромая на одну ногу, доковыляла до своей одежды. С трудом натянула ее на холодное и мокрое тело, а сверху накинула короткое полотенце. Тяжело вздохнула: «Ничего не скажешь, приняла душ, получила удовольствие… Набила себе шишки, хорошо еще не сломала шейку бедра…»