Лоуренс Блок: Взломщик, который цитировал Киплинга

С внутренней стороны двери находилась задвижка. Я прошелся лучом фонарика по дверной щели сверху вниз, пока не обнаружил ее. Затем я просунул в щель лезвие тонкой пилы – инструмента собственного производства, изготовленного из слесарной ножовки, – и перепилил стержень задвижки. Я снова попытался открыть дверь – она сдвинулась на три дюйма и остановилась, удерживаемая, как вы правильно догадались, еще и цепочкой. Разумеется, я мог бы перепилить ее с той же легкостью, но зачем? Проще было просунуть руку в трехдюймовую щель и отвинтить проушину цепочки из ее гнезда.

Я распахнул дверь настежь, завершая противозаконное вступление в чужие владения, подготовленное с мастерством, которое привело бы в восторг самого отъявленного мошенника. С минуту я просто стоял на месте, разгоряченный и сияющий. Затем закрыл дверь и запер все замки. Я ничего не мог поделать с перепиленной задвижкой, но чуть задержался, чтобы ввинтить проушину цепочки на свое место.

После этого я отправился исследовать дом.

Ничто не может сравниться с этим!

Забудьте все, что я наговорил Рэю Киршману. Действительно, я старею. Действительно, я содрогаюсь от мысли, что меня могут изорвать в клочья сторожевые псы, или застрелить в порыве гнева домовладельцы, или упрятать в глухую камеру каторжной тюрьмы власти. Верно, верно, все это верно, ну и что же из этого? Ни одна из этих угроз не стоит и ломаного гроша, когда я оказываюсь в чьем-либо жилище – и все его добро лежит передо мной, как на банкетном столе. Боже мой, не так уж я и стар и не так уж сильно напуган!

Но я не горжусь этим. Я мог бы наболтать целую кучу всякой чепухи о личности преступника, действительно реального героя нашего времени, но для чего? Я сам в это не верю. Я не строю никаких иллюзий относительно преступников, и самое худшее, что было связано с тюремной жизнью, – это неизбежность общения с ними. Я предпочел бы жить как честный человек среди честных людей, но я пока еще не нашел честного применения своим способностям. Я бы хотел, чтобы существовало честное поприще, аналогичное воровству, но, увы, его нет. Что ж, я рожден вором, и мне это по душе.

Я прошел через кладовую и огромную кухню с выложенным кирпичом полом, пересек прихожую и оказался в гостиной для посетителей. Она вся сияла от ровного, мягкого, теплого света. Его-то я и видел с улицы. Свет излучала флинтгласовая лампа от Тиффани в форме стрекозы, представляющая ценность сама по себе. В последний раз я видел такую же в антикварном магазине на Верхней Мэдисон-авеню. На ней был ярлык с ценой в 1500 долларов, причем это было несколько лет назад.

Однако не для того я проделал весь этот путь до Куинс, чтобы красть предметы обстановки. Я пришел сюда с весьма конкретной целью, и мне не было нужды даже заходить в гостиную. Тем более не нужно мне было проводить в ней инвентаризацию, но старые привычки настолько сильны, что преодолеть их крайне трудно.

Лампа облегчала задачу, избавляя от необходимости пользоваться карманным фонариком. На ней был установлен таймер, автоматически выключающий свет в дневные часы. В сумерки она вновь включалась сама и ярко светила до рассвета, оповещая прохожих, что дома никого нет.

«Как это предусмотрительно с их стороны, – подумал я, – оставлять свет включенным для грабителя!»

Лампа располагалась на декоративном двухтумбовом французском столике. Четыре из его шести выдвижных ящиков не служили своему назначению, а в одном из двух настоящих находились карманные часы работы Филиппа Патена. На их корпусе была выгравирована сцена охоты.

Я закрыл ящик, не прикоснувшись к часам.

Столовая стоила того, чтобы в нее заглянуть. Сервант, заполненный до отказа серебром, содержал два полных набора серебряной столовой посуды и целую тонну посуды времен короля Георга из серебра самой высокой пробы. Бесчисленное количество прекрасного фарфора и хрусталя.

Я все оставил так, как было.

Библиотека, находившаяся на том же нижнем этаже, представляла собой комнату, которую я бы с радостью назвал своей. Она имела размеры, вероятно, двенадцать на двадцать футов, и большую часть светло-желтого паркетного пола покрывал великолепный кермановский ковер. Книжные полки из осветленного английского дуба, изготовленные на заказ, занимали две стены. В центре комнаты под абажуром от Тиффани, на котором были изображены фрукты, стоял бильярдный столик, аналогичный тем, которые можно увидеть на спортивных соревнованиях. С картин в позолоченных овальных рамах, висевших на торцевой стене, торжественно и одобрительно смотрели вниз предки Аркрайта.