Фредерик Дар - Можно любить и лысых

Вероятно, у меня страшный вид, потому что все пятятся к двери. Начинается паника. Люди бегут, словно к спасательным шлюпкам во время кораблекрушения. Спасайся, кто может!

Через несколько минут комната пустеет. Я вытираю лоб тыльной стороной ладони.

— Простите меня. Бордо, но я не мог удержаться.

Он хохочет до слез.

— Я вам весьма признателен. Они замучили меня!

Он закрывает глаза.

— Кажется, засыпаю. Если вздремну часок-другой, это, думаю, не помешает.

— Это всегда на пользу.

— Когда я увидел эту обезумевшую банду, то решил, что среди них находится убийца, и настал мой смертный час. Самое любопытное, что мне не было страшно. Я смирился со своей судьбой. Понимаете, Сан-Антонио?

— Да, конечно. Вы просто устали.

— Который час?

Почти одиннадцать

Снова наступает тишина.

Такое ощущение, будто мы очутились в бальном зале после того, как из него вышла последняя танцующая пара.

Берюрье намекает, что пора бы и поесть. Все — за. Так как у Луизетты — время уборки, о котором она совсем забыла, то наш мистер Лукулл сам отправляется на кухню и начинает организовывать пиршество, достойное нас.

Две осы и Бебер притихли. Видимо, они еще никак не придут в себя после нашествия на дом орды дикарей. Они много отвечали, пожимали множество рук, выслушали слишком много пустых фраз. Все это было утомительно и изнуряюще.

Сам я тоже устал до предела и валюсь на диван, как куль. Сложив руки на животе, погружаюсь в изучение голубого неба с барашками облаков через прозрачное стекло окна.

С усердием школьника я перебираю в уме все данные, которые оказались в моих руках к этому времени.

Меня беспокоит одно: весь этот переполох — неспроста, он имеет точный прицел. Значит, что-то затевается. А в такой шумихе и суматохе можно провернуть все, что угодно.

Я поднимаюсь и обыскиваю комнату Кри-Кри, после чего разрешаю ему ложиться спать. Я боюсь новой адской машинки, но ее нет. Направление моих мыслей меняется, я начинаю думать о том, что ЧТО-ТО ДОЛЖНО ПРОИЗОЙТИ!

Входит Луизетта и говорит, что ко мне пришли.

Я вижу огненную голову Матье. Он не успел побриться, а для рыжих это — больной вопрос, небритые, они ужасны. К тому же он весь помятый и усталый.

Матье здоровается с присутствующими кивком головы и обращается ко мне:

— Ну и работенка, патрон.

В его руке зажаты две фотографии. На свежих снимках изображены типы с перекошенными физиономиями. Словно морды из воска. В общем, фотороботы во всей красе.

Я делаю Луизетте знак подойти.

— Ты узнаешь этих господ малышка?

Видимо, произведения Матье великолепны, так как она, не колеблясь, отвечает:

— Кажется, это те мужчины, что устанавливали новый аппарат.

— Чудесно! Спасибо.

Мой сотрудник сияет. Дружески тыкаю его в бок. Пинок шефа — тоже награда.

— Какие будут инструкции, патрон?

— Найти их, и как можно быстрее.

Улыбка Матье моментально гаснет, словно от удара в челюсть.

— Найти их?

— Если я говорю: «поскорее», то не надо преувеличивать. Я буду доволен, если ты найдешь их к вечеру. Кстати, как здоровье Пино?

— Лучше. Утром приходил в агентство.

— Ну, так мобилизуй его. Можешь начинать прямо сейчас. И поговори с Луизеттой: у этих типов была машина. Может быть, они звонили отсюда. Впрочем, ты дело знаешь.

Мой сотрудник, с головой цвета мака, украдкой бросает взгляд на субретку, и она его, кажется, завораживает.

Он расплывается в улыбке, от которой его веснушки становятся более заметными.

— Мадемуазель, вы не могли бы уделить мне несколько минут наедине?

Он произносит это так церемонно, словно делает ей предложение.

Ей, видимо, нравятся типы, похожие на клоунов, потому что она говорит.

— Пройдемте ко мне в комнату.

Матье, как Адам, не задумываясь, надкусывает яблоко.

— Прекрасно, пошли.

Но не успевают они ступить и шага, как на втором этаже раздаются звуки, которые заставляют меня насторожиться.

Эти звуки очень похожи на фейерверк, на аплодисменты, на звуки, издаваемые Берюрье, на выхлопы газа из машины или на что-то подобное.

Но в данном случае, в этих звуках слышится что-то устрашающее. Кри-Кри! — мелькает в моем сознании. — На этот раз им удалось!

Я бросаюсь наверх.

Берюрье, завязанный поперек живота белым передником, вымазанный в муке, едва не сбивает меня с ног.

— Господи, Боже мой! — кричит он. — Это из комнаты артиста?

Он несется следом за мной, за ним — все обитатели дома. Но всех обгоняет Матье.