Максим Кантор - Чайник Рассела и бритва Оккама [сетевая публикация]

Вор говорит комиссару полиции: если ты не хочешь арестовать того, кто сидит высоко, за то, что мошенник присвоил себе железные дороги, нефть, руду, алмазы, то почему ты арестуешь меня, если я присвоил один кошелек? Я не против кражи железных дорог, говорит вор, я даже не считаю это кражей. Вы все меня убедили, что это — не кража. И я вовсе не восстанавливаю кражей кошелька общественную справедливость! Мне неинтересен Прудон. Я просто работаю так, как умею. А капиталист работает так, как умеет он. Вы все меня убедили, что закона нет и можно брать все — вы сами сказали: пусть каждый унесет столько, сколько сможет, и это и есть прогресс. И я согласен, говорит вор. Какие же ко мне претензии?

Мегре попыхивал трубкой.

— Видите ли, отсечь бритвой ложный факт от правдивого факта невозможно. Юриспруденция часто так делает, вынуждена следовать правилам Оккама, и в доброй половине случаев — нет, в девяноста процентах! — юриспруденция ошибается. Поскольку ложь вора и ложь клошара — не есть ложь. Это чистая правда, сформулированная иными, не всегда понятными нам, словами. Как вам иначе объяснить? Хотите сугубо философское толкование?

Хьюго Берримор, слушавший Мегре с несколько отрешенным видом, слабо кивнул. Лестрейд при словах «философское толкование» нахмурился.

— Это не будет слишком сложно, — успокоил всех Мегре. — Не сложнее правила с чайником. Вы тут в Англии любите приводить пример летающего чайника. Дескать, если у меня есть абстрактная гипотеза, то эта гипотеза равна по бездоказательности тому утверждению, будто по орбите летает фарфоровый чайник. И всем нравится это сравнение, хотя я нахожу его глуповатым.

Я приведу вам другой философский пример — булка с изюмом. А потом, если у академиков будет желание, вы сможете устраивать семинары по поводу феномена «булки с изюмом». Вот, представьте, имеется румяная булка. И кто-то вам сказал, что это булка с изюмом и она очень вкусная. Но вы не знаете, есть ли в булке изюм или изюма там нет. Вы могли бы съесть булку и это узнать. Но вы — философ, и вам нужен факт. Вы номиналист. Посредством опыта вы желаете получить доказательства. Вы берете нож и расковыриваете булку. Сначала крошится хлеб, потом появляется изюм — сперва лишь одна сухая виноградина. Вы не знаете, одна там виноградина или их там несколько. Вы продолжаете ковырять ножом булку и расковыриваете ее всю — булки больше нет, есть немного изюма и крошки. Вот именно это и происходит с истиной в руках номиналиста. Если вам кто-то предъявит истину, вы предпочтете уничтожить ее, раскрошить на пустые факты — лишь бы не принять на веру.

— Комиссар, это было любопытно, — сказала дама Камилла со снисходительной улыбкой, — но я бы предпочла немного сухого изюма фактов. А крошки со стола мы потом уберем.

— Я же предупредил, что будет долго. Мы, старики, любим поболтать. Извольте, перейду к фактам. И факты у меня будут странные: я ведь как клошар, подбираю все подряд. Поговорю с поваром Адольфом, поговорю с рабочим Томом Трумпом. Где жаркое подгорело, где кресло развалилось, а мне все интересно. Кому какую зарплату в колледже платят, тоже хочется узнать. По-стариковски всех и расспрашиваю, старикам охотно все рассказывают.

— Поделитесь известиями?

— Даже не сомневайтесь. Весь изюм — на стол. Только факты. И вот первый факт. Я заметил, что вы все здесь врете. Постоянно.

Лица профессоров исказились. Словно порыв северного ветра смял хризантемы на лужайке перед колледжем Святого Христофора.

— Да-да, не обижайтесь на полицейского. Вы сами хотели сухих, как изюм, фактов. Так вот, вы все мне врали. Каждый по-своему. С самого начала меня старались убедить, что эта смерть — значительное явление. Каждый из вас хотел до меня донести мысль о том, что это событие, которое изменит историю. Начнется война, рухнет империя. А капеллан заявил, что убийство Уильяма Рассела и вовсе религиозный знак. Я же полицейский, всякого насмотрелся. Столетний дряхлый дед и сам мог помереть, его и убивать-то не надо. Но мне все как один сказали: символическое убийство, ритуальное.

Я ведь обычный парижский полицейский. И не понимал: ну как можно в сто два года быть охотником на лис? Но все мне говорили: он охотник! Как можно быть в сто два года любовником? Но мне все говорили: он любовник! Как можно в сто два года быть философом? Тут бы сообразить, как до клозета дойти. Но мне все говорили: он философ! И, знаете, я проникся! Людей легко морочить. Так бывает, когда в стране начинают обожествлять короля — граждане чуть что приговаривают: мол, если не он, то кто же?! Если не Клемансо возглавит нашу Францию, то кому же доверить державу? И не знаешь, что и сказать. Или еще говорят: капитализм — самый прогрессивный строй в мире. Я человек простой, как клошар. Всему верю. Вот и я поверил, что каждая деталь в данной истории символична. И стал компоновать детали, складывал в пасьянс. Хотел, чтобы из осколков получился витраж.