Виктор Точинов - Револьвер системы «Наган» № 47816

— Что там было написано?

— Чтобы я захлопнула дверь, уходя. И подпись.

— Эта записка сохранилась?

— Нет, я забыла ее там, на их даче. Вернее, не забыла, а… В общем, ее у меня нет. Но, по-моему…

Женя задумалась, словно пытаясь что-то вспомнить… Яновский подождал, ничего не дождался и спросил:

— Скажите, Евгения, а вы всегда спите так крепко? Что можно прийти, накрыть вас, чем-то еще заниматься в доме, а вы не проснетесь?

— Я, вообще-то, сплю чутко. Но в тот день устала, наверное, очень.

— Понятно… Значит, вы проснулись, обнаружили, что собаки нет, — и ушли?

— Нет… не совсем… не сразу ушла…

— Чем занимались?

— Ну… я прошла в соседнюю комнату…

— Зачем?

— Думала, что хозяин еще не ушел, хотела поблагодарить, объяснить все… Но никого не было, я увидела оружие, саблю и револьвер. И заинтересовалась… У меня отец красный командир, он сейчас…

— Мы в курсе, Евгения, кто ваш отец и где он сейчас. Расскажите про оружие подробнее.

Женя начала рассказывать. Револьвер — судя по ее описанию, древний наган офицерского образца — Яновского не интересовал. А вот на саблю он сразу сделал стойку. Да и Вася весь подобрался при словах девочки «кривая, турецкая, в обшарпанных ножнах». Потому что ножны от кривой сабли — действительно исцарапанные, видавшие всякие виды, — лежали сейчас, опечатанные, на складе вещдоков. И очень хотелось бы взглянуть на сам клинок. Да и с его владельцем неплохо бы наконец познакомиться.

— Почему вы решили, что сабля турецкая? — спросил Яновский. — Именно турецкая сабля, а не красноармейская либо казачья шашка?

— Что же я, красноармейских шашек не видела? А та была изогнута необычно, не по-нашему… вот так… Знаете, давайте я вам ее нарисую? Я быстро, я хорошо умею рисовать.

Яновский согласился и выдал блокнот с карандашом, достав их из планшетки. Женя приняла в кровати полусидячее положение, карандаш забегал по бумаге.

Плед, прикрывавший до сего момента девочку, сполз, — и Вася увидел, что надета на ней темно-синяя футболка с алой звездой на груди. Звезда совпадала по размеру с другой, украшавшей ограду дома…

Дожили… Красная звезда — символ и опознавательный знак подпольной антисоветской организации. Слова «подпольная» и «антисоветская» на папке с литерным делом поначалу казались Васе перебором — когда он взял в толк, чем именно «организация» занималась. Но майор госбезопасности Лунин менять формулировку отказался: дескать, любая организация, о которой власть не знает, не ведает, — по умолчанию подпольная. И антисоветская, коли уж власть в стране советская, — кому же еще от советской власти таиться и прятаться?

Антисоветская подпольщица оторвалась на миг от рисунка, подняла взгляд — и вдруг засмущалась, натянула плед почти до подбородка. Вася сообразил: решила, что он уставился не на звезду, а на грудь, явственно проступавшую под футболкой и для тринадцати лет не такую уж маленькую… Он тоже смутился, демонстративно устремил взгляд в угол и подумал ни к селу ни к городу, что Женя Александрова, когда повзрослеет на пару-тройку лет, станет самой настоящей красавицей и всех кавалеров у сестры поотбивает, хотя и та из себя не дурнушка…

Яновский взял у девочки блокнот с законченным рисунком, рассмотрел задумчиво, кивнул каким-то своим мыслям. Дал взглянуть Васе — ну да, сабля, ну да, искривленная сильнее обычного, и по виду вроде может подойти к тем ножнам, что найдены возле старой часовни…

— Я устала, у меня болит голова, — пожаловалась Женя.

«Скажи спасибо, что есть чему болеть… На мотоциклете без шлема гонять — недолго и вообще без башки остаться…» — подумал Вася. Но все-таки повезло, что девчонка после сильного сотрясения ни рассудка, ни памяти не лишилась, можно спокойно беседовать…

Едва он так подумал — видно, сглазил — спокойному течению беседы пришел конец. Пришел, когда Яновский спросил:

— А теперь расскажите, Евгения, что вы помните о вашей поездке из Москвы сюда. О последней поездке — на мотоцикле, с Тимуром.

На лице девочки отразился самый настоящий ужас. Она замотала головой, она открывала и закрывала рот, словно пыталась что-то сказать, но ни звука не доносилось. Потом Женя уткнулась лицом в подушку и зарыдала. Сквозь рыдания и сквозь подушку невнятно доносилось:

— Нет… нет… нет…

В комнате тут же оказалась Ольга, не иначе как ожидавшая завершения допроса где-то поблизости.

— Да что же вы делаете?! — возмущенно набросилась она на Яновского. — Она же больна, ей нельзя напрягаться, нельзя долго разговаривать! Она, наконец, ребенок! Уходите!