Елена Логунова - Шерше ля фарш

Итак, на коврике в углу спалось мне очень неплохо. Возможно, еще и потому, что моя совесть была чиста, что бы по этому поводу ни думали местные стражи порядка.

К их чести, они были вполне корректны, не орали на нас и не били, руки не выкручивали, резкий свет в глаза не направляли, в общем, не делали ничего такого, что воспринимается как обязательная программа полицейского захвата благодаря все тому же телевидению.

Хотя кто бы спорил, выглядела наша маленькая компания очень подозрительно: два мускулистых мужика со следами побоев и две интересные, но замученные и несвежие барышни-оборванки. Глядя на Трошкину, льнущую к Зяме, я видела типичную сексуальную рабыню, с боем вырвавшуюся из лап своего мучителя, но не избавившуюся от Стокгольмского синдрома. Полагаю, сама я выглядела не лучше, разве что к Моте не прижималась. Однако раздела его, каюсь, именно я, рассудив, что негоже укладываться на пол, не раздобыв хотя бы подобие простынки.

Деловито готовиться ко сну я начала уже под утро, когда стало ясно, что развития событий придется подождать.

Препроводив нашу великолепную четверку из камеры хранения в чей-то скудно и скучно меблированный кабинет, бравые парни в форме — должно быть, охрана вокзала, — какое-то время пытались добиться от нас ответов на свои вопросы, но натолкнулись на стену непонимания.

Стена эта была такой же крепкой, как Великая Китайская, и из-за нее доносились выкрики: «Дайте мне позвонить адвокату!», «Предоставьте нам переводчика!» и «Я требую вызвать представителя российского посольства!». Орали Зяма, Трошкина и я сама, один Мотя помалкивал. То ли у него вовсе не было требований, то ли они полностью совпадали с нашими.

Наконец нас оставили в покое — и в этом самом кабинете, дверь которого последний удалившийся служивый добросовестно запер на ключ.

Зяма тут же сунулся к окну, сообщил нам, что мы находимся на третьем этаже и без особой надежды поинтересовался, нет ли среди нас оборотня-дракона или хотя бы вампира, способного обращаться летучей мышью высокой грузоподъемности.

В этот момент глаза похвально невозмутимого Моти впервые за время нашего знакомства заметно округлились, но Трошкина быстро вернула ему душевное спокойствие, объяснив, что наша с Зямой родительница — знаменитая сочинительница фантастических ужастиков, так что тягу к сложным сюжетным ходам мы впитали с молоком матери.

Лучше бы суперумница помалкивала, потому что неугомонный Зяма начал пытать персонально ее на предмет того, не сможет ли кто-то всезнающий соорудить из занавесок и сломанных стульев четырехместный дельтаплан.

Именно тогда я обратила внимание на стулья, которые пока что вовсе не были сломанными, хотя явно немало пережили. Стульев было всего три, и с их честным дележом предвиделись проблемы.

Я не стала дожидаться начала боя за мягкие сидячие места и переставила стулья на середину кабинета, выгородив таким образом уютный закуток у стены. Разулась, пошаркала ногой по ковролину и потребовала:

— Мотя, раздевайся!

— Здесь? Сейчас? При нас?! — шокировалась благонравная Трошкина. — Кузнецова, вряд ли поутру нас расстреляют, не надо так спешить, в твоей жизни еще будет случайный секс!

— А почему бы, собственно, и нет? — с чувством вопросил Зяма, эффектным рывком через голову сдергивая с себя футболку, хотя его об этом никто не просил. — Аллочка, любимая, когда же еще сливаться в экстазе, как не перед лицом смертельной опасности!

— В экстазе, если хотите, можете сливаться друг с другом, а нам свои футболки отдайте. — Я отняла у парней наши с Трошкиной будущие простыни. — Держи, Алка, это твоя постельная принадлежность. Всем спокойной ночи и сладких снов!

С этими словами я удалилась за импровизированную перегородку, быстро устроила себе спартанское ложе и улеглась. Трошкина, чмокнув разочарованного Зяму в щечку, последовала моему примеру.

Мой крепкий сон лишь однажды побеспокоило появление, как я думаю, уборщицы. Услышав характерный скрежет ключа в замке, я повернулась спиной к стене и сквозь частокол ног (двенадцать принадлежали стульям, еще четыре — Зяме и Моте) увидела на пороге изящные щиколотки в самовязаных носках с этническим узором и перекрестье швабры. Потом послышался невнятный горловой звук, загремело упавшее пластмассовое ведро, и швабра ударила в пол, как посох Деда Мороза.

— Пардон, мадам! — сонно пробормотал брат мой Зяма.

В ответ его, кажется, обругали по-грузински, дверь захлопнулась, и ключ с редкой скоростью провернулся в замке.