Елена Логунова - Шерше ля фарш

— Девушки! — пискнул Гоги.

— Эй, я вижу, что девушки, красивые очень, да, брюнетка в желтом платье особенно, — согласился старший. — Ты не отвлекайся, ты про тех девушек рассказывай.

— Я не отвлекаюсь! — Очнувшийся Гоги чудом сумел увернуться от нового подзатыльника. — Эта, которая в желтом, она же утром была в голубом!

— Женщины, да, — хмыкнул старший, охотно любуясь длинноногой фигуристой красоткой, не без труда умещающей свои выдающиеся конечности в такси. — Утром в голубом, днем в желтом, вечером, эй, вообще совсем надеть нечего!

— Да это же они! — заволновался Гоги. — Уедут же снова!

— Эй, кто они, какие они?

— Да те утренние девки, которые нашего парня увели!

— Те девки?!

Через считаные мгновенья Гоги остался на тротуаре один, как средний перст.

Машина группы быстрого и правильного реагирования, на ходу хлопая дверцами, как заполошная курица — крыльями, подрезала обиженно замычавший автобус и влилась в поток автотранспорта.

Водитель вел, как Шумахер, и уже через двадцать минут мы с Алкой выгрузились из такси в своем дворе.

Трошкина, ладошкой прижимая свое блуждающее сердце, ласточкой полетела в подъезд. Я немного задержалась, расплачиваясь с таксистом, но ритуальный подружкин вопль, усиленный подъездным эхом, превосходно услышала:

— Зяма! Это ты?!

А следом визг, мат и грохот.

Причем визжала-то Трошкина, а вот материлась не она — у нее такого хриплого баса отродясь не бывало.

Судя по голосу, это мог быть Дед Мороз, который с середины декабря беспробудно пел и пил, закусывая снежками, сосульками и колючей елкой, а в этот летний денек со своим фарингитом, гастритом, изжогой, аденоидами, гландами и прогрессирующей шизофренией приперся к нам. Возможно, хотел спросить у бывалых людей, как пройти в психиатрический флигелек.

— Здравствуй, Дедушка Мороз, борода из ваты, — спонтанно срифмовала я, с ускорением штурмуя высокое крыльцо подъезда. — Ты в подарок нам принес тумаки и маты?

Вообще-то и к тому подарочку, который Дед Мороз через Дениса Кулебякина своевременно передал мне на Новый год, я имела претензии, которые стоило, воспользовавшись случаем, отстучать ему морзянкой по голове. Деду Морозу, я имею в виду. Кулебякину-то я уже отстучала.

— Встать смирно! Суд идет! — гаркнула я в распахнутую дверь, скомбинировав из двух мощных императивов один, наиболее подходящий к ситуации.

Я собиралась безотлагательно разобраться, что за бардак тут происходит, и вовсе не хотела в процессе неспортивного ориентирования получить по голове, как тот Дед Мороз.

Его, конечно, в доме не оказалось, но и без Дедушки там было нескучно.

За сказочного старца развлекательную программу в популярном формате классического мордобоя без правил вели два мужика помоложе. Вместо волшебного посоха интересно, с выдумкой использовались помятые коробки и изрядно измочаленный веник.

За растерзанными коробками тянулись газовые хвосты пестрых тряпок. Я узнала в них войлочные шарфы на шелке, похожие на те, что на днях принес нам грузинский мальчик, и проницательно заметила:

— А пацан-то вырос!

Драчливый горец в мохнатой папахе, воюющий с вооруженным потрепанным веником Матвеем, явно вышел из детского возраста.

Кстати, тихим вежливым ребенком он мне больше нравился.

Что интересно, ругался горец не просто по-взрослому, но еще и по-русски.

Да все они ругались по-русски: и горец, и хрипатый Матвей, и даже Трошкина! Но та хотя бы перемежала разные ругательные слова одним относительно приличным, в роли которого выступало имя моего брата:

— Зяма, мать твою! Зяма, е-п-р-ст!

— Зяма? — Я огляделась.

Пыль стояла столбом, шарфы реяли, как стяги, обычный веник свистел, как банный, коробки летели и взрывались, как снаряды… А вот Зямы на этом батальном полотне не было. Ошиблась Трошкина. Или просто чокнулась, неврологический флигелек ей в помощь.

Я сбегала в кухню, взяла кастрюлю (Матвей ее отлично вымыл, такой молодец), наполнила емкость из-под крана, вернулась с ней на ратное поле и безжалостно окатила дерущихся холодной водой:

— А ну, прекратили!

Матвей захлебнулся и закашлялся, горец схватился за голову. Я было подумала, что он осознал, как недостойно повел себя, ан нет.

— Дюха, ты с ума сошла?! — взвыл горец. — Это же натуральная шерсть, она не любит воду!

Осторожно встряхивая мокрую папаху, на меня бешеным взглядом беззаконного абрека уставился… Зяма?!