Дарья Донцова - Вечный двигатель маразма

– Гасконины! – покраснела Люба.

– Автор упорно именует ваших родителей Гасконскими, – пробормотала я.

– Когда-то мы говорили друг другу «ты», – скривилась Любовь, – странно выкать бывшей однокласснице.

– Ты права, – согласилась я, – извини. Просто много лет мы не встречались. Существует экспертиза, которая определяет подлинность авторского текста. У каждого писателя свой слог, любимые словечки. Обожаемая мною Смолякова грешит излишней эмоциональностью. Герои у нее чаще хохочут, чем смеются. Еще она использует инверсию, думаю, неосознанно пишет: «Сказала я», а не так, как положено по правилам: «Я сказала». Пусть эксперт возьмет любую мою книгу, сравнит с той, что сейчас перед нами, и станет ясно: автор этого опуса не Арина Виолова.

– Ты специально накропала ее не в своем стиле, – уже не так уверенно возразила Люба.

Мне неожиданно стало ее жалко.

– Ну подумай сама, зачем мне это надо?

– Из зависти, – ответила Любовь, – ты всегда лишалась аппетита, когда я появлялась в школе в чем-то новом. Глянешь на мои туфли, шапку, шарф, варежки или куклу, пенал, и все! Обедать не идешь.

Я рассмеялась.

– Люба, если бы меня так скрючивало от желания все твое заиметь, я умерла бы от истощения через месяц. Ты постоянно чем-то хвасталась. А в столовую я не ходила по одной причине: в нашем классе считалось дурным тоном есть школьный обед. Учителя злились, кричали: «Родители платят, а вы их деньги на ветер бросаете. Немедленно ешьте».

Но варево в глубоких тарелках выглядело отвратительно, а сосиски плохо пахли. Маленьких еще можно было заставить слопать бурду. А старшеклассники категорически от нее отказывались. Демонстративно пройдя мимо столов, где стояли тарелки с супом, десятиклассники шли в буфет, брали там булочки, пирожки, бутерброды. По местным законам, тот, кто ел школьную еду, – нищета, с которой было стыдно дружить. А вот у того, кто набирал плюшки, богатые родители, с ним можно на перемене болтать, после занятий в кино пойти. Денег на пончики, вафли и прочие изыски у меня не было, а есть хотелось. Слопать обед и стать объектом насмешек? Ну уж нет! Я шла в туалет, напивалась там воды из-под крана, заливала бунт голодного желудка, а на вопрос ребят: «Почему в буфет не спускаешься», – гордо отвечала: «Утром много ем, меня заставляют целую тарелку каши слопать. После этого до вечера аппетита нет». О твоих обновках, Люба, я и не мечтала, понимала: мне такое никогда не купят. Зачем хотеть то, чего не получишь?

Степан оторвался от компьютера.

– Любовь Сергеевна…

– Я еще молода для отчества, – рассердилась гостья.

– Люба, – спокойно сказал Дмитриев, – вы не первый раз в разводе.

– Кто виноват, что мужики идиоты? – вспыхнула Гасконина.

– Сейчас вы свободная женщина, – продолжал Степан. – Журнал ваш, уж простите, тихо умирает. Он существует только в сети, на бумаге нет. Количество подписчиков скрыто, но, судя по тому, что вчера его просмотрело два человека, а в четверг-среду никто не интересовался изданием, оно не особенно популярно. Вы просто переписываете сплетни из соцсетей и мечтаете получать за ознакомление с ними деньги. Но все это можно прочитать в разных местах бесплатно. Личная жизнь у вас не сложилась. Теперь обратим внимание на Вилку. Она замужем за человеком, который ее любит. Успешная писательница. Бытовых и материальных проблем у нее нет. Занимается делом, которое ей по душе, у нее много друзей. Вопрос: зачем госпоже Таракановой вам завидовать?

Я молча слушала Степана. Зависть – чувство нелогичное. Знаю людей, которые, имея все материальные блага, летая на собственном самолете, отдавая за ужин тысячи евро, исходили на мыло, глядя на свою горничную. Почему? Девушка получала скромную зарплату, но выглядела абсолютно счастливой. А дама в мехах и бриллиантах чувствовала себя обиженной, никем не любимой и плакала по пять раз на дню от мысли, что она никому не нужна. Не в деньгах и карьере счастье, уж простите за банальность.

– Может, сейчас у Вилки в жизни сплошной шоколад, – огрызнулась Люба, – но в школе…

Дмитриев не дал ей договорить:

– Детство давно закончилось.

– Книга, – простонала Люба, – она там пакости написала! Ее небось уже все прочитали! Опровержение дай!

Глаза Любови стали наливаться слезами.

В школьные годы я испытывала к однокласснице сложную гамму чувств. С одной стороны – обиду за ее бесконечные выпады в мой адрес, с другой – зависть к красивым нарядам Любы, которых у меня никогда не будет, в-третьих, у вредины были родители, которые всегда ее защищали, а мне тетка Раиса без устали твердила: «Если с тобой какая-то неприятность приключилась, никого не вини, всегда думай: «Это я сама виновата». А вот у родителей Гаскониной было противоположное мнение: их девочка всегда права, все остальные поступают неправильно. И в детстве мне их поведение казалось очень даже нормальным.