Наталья Александрова - Дар бессмертия

– Я долго жил на земле, великий хан, и жизнь мне наскучила, – ответил старец. – Так что смерть мне не страшна. И никакие дары мне не нужны, ибо мудрый не дорожит ни златом, ни дорогими каменьями, ни многочисленными стадами. Но я постараюсь помочь твоему брату, если он еще не в мире мертвых, потому что в борьбе жизни со смертью мудрый должен держать руку жизни.

Старец подошел к безжизненному телу и опустился перед ним на колени. Он что-то зашептал и дотронулся пальцами до лица ханского брата и до жилы на его шее.

И тут брат хана затрясся, как в падучей, и замахал руками, и открыл глаза. Хан подступил к нему и хотел заговорить, но его брат снова упал бездыханным.

Старец склонился над ним еще ниже и некоторое время молчал, оглядывая и касаясь его лица руками, а потом распрямился, держа в правой руке колючку, подобную колючке саксаула, и сказал:

– Это не колдовство, мой повелитель! Торчинская дева поразила твоего брата ядом дерева кара-мече, произрастающего в пустыне Тар. От этого яда человек замирает, как мертвый, но иногда вдруг его охватывают жестокие судороги, и глаза его становятся розовыми, как цвет граната, а кожа делается прозрачной, как камень нур, что находят в пещерах далекой Индии, и сквозь нее видны все пути жизни и линии существа. И твой брат сейчас на наших глазах сотрясался в судорогах, и глаза его открылись, и белки их сделались розовыми, и кожа его стала прозрачной, так что я видел сквозь нее всю его суть и саму живую душу. И вот шип, смоченный ядом черного дерева кара-мече…

– Я слышал твои слова, старик! – перебил его хан. – Но я не понял главного: сможешь ли ты победить колдовство торчинки и вернуть моего брата к жизни?

– Ты нетерпелив, хан, как все молодые. Ты слушаешь – но не слышишь. Я видел сквозь кожу душу твоего брата, и она живая, значит, он еще в мире живых, а не в загробной степи. Но тот, кого поразил яд черного дерева, подвешен между двумя мирами, и он пребудет между ними, пока не сменится на небе новая луна, а затем мертвые заберут его в свой мир, если до той поры не найти противоядие…

– Противоядие? – переспросил хан, и в глазах его засверкала надежда. – Так дай мне это противоядие, старик!

– Противоядие для сока черного дерева – это отвар травы гюльчи, а трава эта растет в единственном месте: в урочище Сары-Таг, возле горы Улан-Шан.

– Так пошлем лучших наездников на лучших лошадях, пусть скачут в то урочище и привезут эту траву, и ты приготовишь отвар, и спасешь моего брата, и тогда я одарю тебя великими дарами! – воскликнул хан и хлопнул в ладони, призывая своих слуг.

– Я говорил тебе, великий хан, что не ищу даров! – возвысил голос старик. – Но я сделаю все, что умею, чтобы вернуть твоего брата в мир живых. Однако, великий хан, мне нужно самому отправиться в урочище Сары-Таг, потому что никто из твоих воинов не сможет найти нужную траву…

– Так отправляйся, старик, и не медли! – воскликнул хан».

Вслушиваясь в тихий скрипучий голос старого араба, Дмитрий Алексеевич незаметно для себя утратил представление о реальности. Перед глазами был не полутемный пустой холл провинциальной больницы, а бескрайняя весенняя степь, покрытая алыми маками и еще какими-то незнакомыми цветами. По этой степи неслись всадники в высоких меховых шапках, подгоняя лошадей гиканьем и свистом. Люди были красивы – высокие, темноволосые и синеглазые, они держались в седлах так естественно, словно приросли к лошадям или родились в седле, и алые маки летели из-под копыт, как капельки крови. Старыгин ощутил, как вольный степной ветер свистит в ушах, и цветы слились в одну кровавую полосу…

Он очнулся в полном одиночестве. Старик ушел, закрытая книга лежала рядом на скамье. Голову будто стянуло обручем, Старыгин едва смог поднять чугунные веки. Сердце билось где-то у горла, натужно проталкивая в вены густую кровь.

Старыгин встал, пошатываясь, и побрел к выходу из больницы, чувствуя, что если не глотнет сейчас свежего воздуха, то умрет тут же на месте.

В последний момент он заставил себя вернуться за книгой.

Никто не окликнул его, он беспрепятственно вышел из ворот больницы и побрел вдоль ограды, сам не зная куда. Свежий ночной воздух помог, сердце понемногу начало биться ровнее, исчез назойливый звон в ушах, голову не сжимал больше тугой обруч. Он забрел уже далеко от больничных ворот и присел на камень. Сюда не достигал свет фонарей, и местность освещалась только полной луной, похожей на шар из старинного чеканного серебра.