Варвара Клюева - Злые происки врагов [litres]

— Слава богу, что вас не слышит Прошка! Он бы всю оставшуюся жизнь не давал мне проходу, уверяя, что вы сделали мне предложение.

Санин покраснел и что-то залепетал. Видит бог, я никогда не считала себя неотразимой, но тут перепугалась, не спровоцировала ли я юношу на признание, которое он вовсе не собирался делать.

— Знаете что, Андрей? Вы лучше идите. Я как-нибудь сама разберусь со своим счастьем.

Два месяца спустя я сидела у себя в спальне (студии, кабинете) и занималась аутопсихотерапией — рисовала свое дурное настроение. Нет, не дурное — отвратительное. К горечи поражения, преследовавшей меня с августа, прибавилась тоска по Генриху, Машеньке, Эриху с Алькой и прочим их чадам, которые покинули нас как минимум на год. Да еще осень за окном наводила тоску.

Трезвон дверного звонка я привычно проигнорировала, продолжая наносить на холст лиловые, багровые и коричневые тона. Минут через пять трезвон прекратился, а еще через десять я пошла на кухню ставить чайник и увидела под дверью листок, вырванный, по-видимому, из записной книжки. Некоторое время я в сомнении его разглядывала, потом любопытство все-таки побудило меня нагнуться за запиской. Она гласила: «Варвара, мне необходимо с тобой повидаться. Буду стоять под дверью, пока не откроешь. Елена Белоусова».

Она действительно стояла там.

— Извини, если помешала.

— Ладно, чего уж там, проходи.

Липучка… нет, все-таки Белоусова — старое прозвище не вяжется с ее новым обликом — вступила в мою прихожую и спросила, сколько времени я могу ей уделить.

— Если у тебя есть неотложные дела, я лучше приду в другой раз. Мне нужно кое-что тебе рассказать, и в пятнадцать минут я не уложусь, — объяснила она.

Омерзительное творение, поджидавшее меня в спальне, нельзя было назвать неотложным делом, поэтому я заверила Белоусову, что не тороплюсь. Она сняла мокрый плащ и прошла следом за мной на кухню. Я предложила ей табурет, зажгла под чайником огонь, поставила на стол кружки, вазочку с печеньем и устроилась напротив гостьи. Белоусова не заметила моего вопросительного взгляда. Она сидела, уставясь в столешницу, и покусывала нижнюю губу. Чайник закипел. Я сыпанула заварки, налила кипятку и, выждав три минуты, наполнила кружки, а она по-прежнему сидела, не поднимая глаз.

— Если тебе нужно помедитировать, гостиная гораздо удобнее, — не выдержала я в конце концов. — Там есть музыкальный центр, я могу поставить расслабляющую музыку.

Она с усилием стряхнула оцепенение и подняла голову.

— Я просто набираюсь решимости. Дело в том, что это я виновата в твоих летних злоключениях.

— Ты?! Ты убила Доризо и пыталась заманить меня в его квартиру?

— Варвара, я прошу, не перебивай меня. Мне нелегко далось решение прийти сюда и во всем тебе признаться. Наберись терпения. Это долгая история. Она началась много лет назад…

Она замолчала. Я наступила на горло собственной песне и ждала.

— Ты помнишь, я была некрасивым, неловким, неуверенным в себе ребенком. Ни сверстники, ни даже родители не баловали меня любовью. И вот я познакомилась с Геленой — полной своей противоположностью. Красивая, блистательная, всеми любимая… Я была очарована ею. Причем, заметь, без всякой зависти. Безоговорочно признавая ее полное превосходство над собой, я тем не менее полюбила ее всем сердцем. У Гелены в свите было много подружек, но, видно, чутье подсказало ей, что моя преданность — самая бескорыстная, поэтому она выделила меня и приблизила к себе. Я единственная пользовалась полным ее доверием и гордилась этим.

Ты знаешь, Геля умела себя преподнести. При поверхностном знакомстве с ней никому бы и в голову не пришло, насколько ее внутренний облик не соответствует внешнему. Я поняла это раньше других, ведь передо мной она не притворялась. Но любовь — чувство иррациональное. Если ты любишь человека за какие-то его достоинства, значит, скорее всего, ты не любишь его вовсе. Даже зная, что Гелена лицемерна, бессердечна и властолюбива, я все равно была по-собачьи ей преданна. Все детские годы. А потом начала копить на нее обиду.

Геля не скрывала, что видит во мне полное ничтожество. Она не считала нужным стесняться меня, как не стесняются рабыни, комнатной собачки, мебели. Если она разговаривала с кем-то, и ее собеседник вдруг обращался ко мне, она оборачивалась с таким удивленным видом, будто он заговорил со стеной. Ей даже не приходило в голову, что она меня обижает. Она делала это походя, сама того не замечая.