Тамара Лисицкая - Двенадцать

Ещё я несколько раз напала на мирно гуляющие парочки, жестоко мстя им сумкой за мою поруганную любовь. В каждом молодом человеке мне виделся Макс, в каждой девице — Инга Васильевна. Чья-то собака разорвала мне брюки, я сама напугала чью-то собаку, залаяв на неё в тот момент, когда она мирно подняла ножку рядом с моей скамейкой…

Пришла в себя я только тогда, когда припечаталась к мокрой ограде, за которой резвились маленькие дети в резиновых сапожках. Они измеряли этими сапожками глубину луж, рядом нервничали воспитательницы, смотрели на часы. Детей было немного — остальных, судя по всему, разобрали родители. И я смотрела на эту разность в восприятии времени — одни (дети) радостно меряют лужи, вторые (воспитатели) с зеленью в лице меряют глазами расстояние до вожделённой автобусной остановки за оградой. И я вдруг страшно распереживалась, представила себе момент, когда вот эти, в сапожках, подрастут и будут считать часы от начала до конца рабочего дня, потом — до конца жизни. А этот конец может быть так близко… И что-то нужно сделать. Остановить время? Отменить смерть? Сбегу я отсюда к чёрту! Пойду в воспитатели в какой-нибудь глубинке! О! Знаю!!! Я могу остановить время и отменить смерть в масштабе одного человека! Я рожу себе ребёнка, воспитаю его в любви и в счастье и буду вместе с ним ползать по лужам, балдеть от каждой секундочки и не буду смотреть на часы!

Я смотрела на резиновые сапожки и понимала, что счастье — это когда вот так, в луже, с восторгом.

И в осеннем городе взвилась вверх и зазвучала, смущая голубей, пронзительная нота нежности. И где-то прямо под этой нотой стояла я, прижав лицо к мокрой, холодной решётке, и желала только одного — чтобы эта нота звучала во мне. И вдруг она запела, моя несколько недельная нота, заурчала желудком и потребовала еды. Мой ребёнок! Он сидит там, в темноте и просит кушать, а я бегаю по улицам и ищу спасения…

Денег хватило на жетон в метро и ещё осталось на пару талонов. И был один человек, к которому я могла бы сейчас поехать и бесцеремонно потребовать еды, а может — и утешения. Хотя утешать меня сейчас не было необходимости. Я всё решила. Мне нужен был плацдарм для зализывания ран и временного отступления.

…Седая и поэтическая Юлия Марковна несколько секунд смотрела на меня из-за дверной цепочки с выражением глубокого непонимания. Затем дверь захлопнулась и открылась снова, уже во весь размах.

— Наташенька? — Лёвина мама бесшумно шагнула в сторону, освобождая мне место для внедрения в квартиру. Пока цепочка, позвякивая, занимала своё место, я успела обнаружить под ногами нечто лохматое, светлое и шерстяное (палас) с радикальными грязевыми пятнами-следами. Второе лохматое, светлое и шерстяное (собака) набросилось на мои ноги, и, сосредоточив взгляд на атакуемой обуви, я немедленно поняла природу этих следов. Следы были мои. В процессе молчаливой борьбы с собачкой я успела отметить грязью ещё несколько квадратных метров пола и один квадратный метр стены: сочный кусок грязи улетел с носка моего ботинка в результате неудачного футбольного удара. Очень нескоро животное было изловлено и заперто в ванной.

— Старый вздорный дурак, — ругалась Юлия Марковна, промакивая салфетками следы битвы. — Сколько можно тебе объяснять — нельзя трогать гостей! Отвратительное поведение!

Пёсик диким голосом орал в ванной, царапал дверь и требовал разрешения триумфально завершить сражение. Всё это время я пыталась расстегнуть пуговицы пальто и не могла это сделать — пальцы дрожали и не слушались. Я всё-таки справилась с задачей, но на большее сил уже не осталось.

— Откуда же ты такая? — спросила Юлия Марковна и пожала мои одеревеневшие конечности своими мягкими тёплыми ладонями. — Боже, вся холодная… Надеюсь, ничего не произошло?

Я пожала плечами — всё происходящее относительно — и рухнула на свежепротёртый пол.

Новое проявление жизни было приятным — из темноты вырисовываются голоса, звук кастрюльных крышек на кухне, шипение еды. Потом картинка — потолок с лепниной и ангелом с отбитым носиком.

Этот ангел привёл меня в состояние такого дикого восторга, я начала шевелиться и смеяться. Голоса на кухне затихли, зато включилось утробное «р-р-р-р-р-р-р-р-р!» и из кухни прилетела лохматая шаровая молния и материализовалась на подушке рядом со мной в виде собаки.

— Чапа! Чапа! — запричитали на кухне. Через мгновение, размахивая полотенцем, вбежала Юлия Марковна в кружевном переднике и ещё одна старушка, но без передника.