Дороти Кэннелл - Сплошной обман

И я попала в самую точку!

Как–то раз пасмурным вечером, когда я сидела у окна и развлекалась тем, что красила ногти в красно–белый горошек, с улицы донеслось тарахтенье мотоцикла. На лестнице раздались шаги… выше, выше… на четвертый этаж! Ко мне! Лихорадочно дуя на непросохший горох и пытаясь локтями ухватить с дивана бельишко, я разрывалась между экстазом и праведным гневом. Было бы преступной мягкотелостью сразу прощать его, но ведь папа превыше всех добродетелей ставил милосердие. Милосердие и снисходительность! Так тому и быть. Я ведь хотела, чтобы папа мной гордился, разве не так? Но…

Я распахнула дверь. На пороге стоял Гарри, протянув руку к дверному звонку. Глаза его были все так же полны глубокой небесной сини. Он остался самым потрясающим мужчиной, какого я когда–либо встречала.

— Привет, Тесса.

В голосе его слышался намек на радость и безмерное удивление, словно мы встретились на автобусной остановке где–нибудь в Боливии. Праведный гнев вспыхнул во мне с прежней силой. Этот идиот меня любит! Так я и знала, какого же черта он не приехал раньше?! Ну да, я повзрослела и поумнела и теперь могла оценить все рыцарство Гарри, который не клюнул на наживку в виде черного платья с декольте до пупа. Но хоть чуть–чуть этот человек должен соображать?..

Гарри протянул мне цветы, и я уткнулась в них лицом. Дверь затворилась, и мы, словно актеры в плохой пьесе, продолжали топтаться в крошечной прихожей. Сейчас он зачитает свой текст. Скажет, что хотел дать мне повзрослеть, чтобы быть уверенным в своих чувствах. Вместо этого Гарри полез в карман и что–то достал… Когда он протянул мне маленькую бархатную коробочку, то при желании его можно было назвать смущенным, но я‑то видела, что на самом деле этот негодяй так и лучится самодовольством.

Я холодно улыбнулась. Не торопись так, милый Гарри! Отступив, Постным голосом сообщила, что со времени нашей последней встречи мое зрение значительно ослабло, а потому мне требуется лупа, чтобы разглядеть его подарок. После чего поспешила к письменному столу, отыскала лупу и вернулась к двери. Это было то самое кольцо — очаровательное кольцо с бриллиантом жемчужно–коричного цвета, которым я столько раз любовалась в нашем антикварном магазинчике! Откуда Гарри узнал?..

— Оно прекрасно, — прошептала я, поднимая на него взгляд, но Гарри ошарашенно пялился на лупу в моей руке.

Я попыталась объяснить, что это всего лишь спектакль, моя маленькая месть, но вовремя замолчала, сообразив, что Гарри все равно мне не поверит.

— Прошу прощения, что помешал твоим занятиям, — растягивая слова, сказал он и, многозначительно глянув на мои перемазанные лаком ногти, повернулся и исчез.

Три часа я, сгорбившись, просидела в углу, кусая треклятые ногти и вынашивая планы ужасной мести. Годы, потраченные на обретение душевного спокойствия, ушли впустую. Лондон не помог. Мало того — тут я презрительно фыркнула, — если не считать Энгуса Гранта и галереи "Наследие", я испытывала к Лондону стойкое отвращение. Я была деревенской девушкой. Как сказал бы Энгус, "можно что угодно отдать за зеленые просторы и церковные шпили". И за папу… и за ворчунью Ферджи, и за нового щеночка…

Я уже собиралась разрыдаться в голос, но тут зазвонил телефон. Гарри?! Гигантским кузнечиком я перепорхнула через диван и схватила трубку. Это был папа. И сердце мое вдруг ушло в пятки. Папа никогда по пустякам не прибегал к услугам телефона, это дьявольское устройство вызывало у него страх.

Что случилось?!

Ровным счетом ничего. Папа спешил поделиться хорошими новостями, он прилагал титанические усилия, чтобы голос звучал бодро и весело. Епископ счел, что священнику, которому перевалило за шестьдесят, трудно справляться со своими обязанностями в большом приходе, и предложил переехать в более скромную, чем Кингс—Рэнсом, деревушку, расположенную в Девоне. Да, ему не так просто сниматься с насиженного места, но Ферджи, благослови ее Господь, согласилась переехать вместе с ним. Она уже вычистила все шкафы и упаковала столько вещей, что люди из транспортной конторы наверняка скончаются от ужаса.

Я словно услышала голос Ферджи: "Что? Позволить священнику отправиться на край света и в одиночку управляться с выводком пронырливых вдовушек и старых дев?! Уж я‑то свой долг знаю!"

А я знала свой: пора было возвращаться домой. Я почти ощущала вкус пудинга с патокой, приготовленного Ферджи. На следующий день я известила Энгуса, что увольняюсь, и он любезно ответил, что ему будет недоставать моего черепашьего печатания на машинке и тошнотворного кофе. Спустя неделю, при расставании, Энгус вручил мне серебряные дамские карманные часы, которые носил сам, и в ответ на мои возражения надул огромные щеки, откинул назад волосы и зашагал прочь, бормоча под нос: "Да это ерунда, всего лишь начало девятнадцатого века". С тех пор я с ним не встречалась. До поры до времени.