Даниэль Пеннак - Фея Карабина

– Хотите знать, чего мне вздумалось тут играть в ковбоев со своей бригадой антинаркотической службы?

(Ну что на это ответишь…)

– Потому что у вас есть сестры и братья, Малоссен. И еще потому, что мне не дает покоя мысль об игле, воткнутой в детскую вену, – вот и все.

В эти слова вложено столько убежденности, что я внезапно подумал: «Как было бы здорово, если б они были правдой». Ей-богу. Мне даже какую-то секунду хотелось ему верить, и моему внутреннему взору предстал общественный рай, где церберы пекутся о счастье граждан, где стариков сажают на иглу только с их личного согласия, где добрые феи не пуляют по русым головам прямо на улице, а русые головы не бьют по головам курчавым, – такое общество, где никому не надо работать с населением, где Джулия, моя столь прекрасная Джулия Коррансон, вместо повода написать статью найдет оказию переспать со мной.

Господи, как это было б здорово!

– И я с уважением отношусь к интеллектуалам вроде вас, Малоссен, но не позволю встать мне поперек дороги, когда нужно взять вонючего араба, торгующего наркотой!

(Вот так умирают мечты.)

– Потому что если вы еще не усекли, дело как раз в этом. То, что предлагал вам – или собирался предложить – Бен Тайеб, – это поганые амфетамины, нашей контрольной службой они запрещены, но он может их свободно достать в аптеке у себя в Алжире и снова ввезти к нам в страну.

(Раз они там продаются, значит, мы их туда экспортируем, да? Но я оставляю это тонкое замечание про себя.) А вслух говорю:

– Может быть, это были таблетки старого Амара. Кажется, у него ревматизм.

– Вранье.

Ну вот. Если он даже этому не верит, попробуй расскажи ему, что сама мэрия втюхала Калошу эти таблетки. Я все лучше и лучше понимаю молчание Хадуша.

– На этом наша маленькая беседа заканчивается, Малоссен.

(Что ж, я не против.)

Итак, я встаю, но его рука на ходу проводит захват моего предплечья. Стальные тиски.

– У меня вчера парня прихлопнули в этом чертовом квартале. Хороший был парень. Должен был защищать старух – тех самых, которым наркоманы перерезают горло. За эту жизнь они мне дорого заплатят. Так что не валяйте дурака, Малоссен, если что узнаете, никакой самодеятельности, сразу звоните. Я могу понять вашу любовь к североафриканской экзотике, но только до известного предела. Ясно?

***

На обратном пути я размечтался и чуть не угодил под красный автобус, набитый веселыми старушками. Стожил приветственно бибикает, я в ответ рассеянно посылаю ему воздушный поцелуй. Кто-то старушек режет, Стожил их воскрешает.

На перекрестке бульвара Бельвиля и улицы Тэмбо я вижу наконец то, что не заметил прошлой ночью: посередине перекрестка мелом нарисован контур тела. На нем играет сама с собой в классики закутанная в десяток шарфов девочка с того берега Средиземного моря. Ее ноги крепко стоят на ногах мертвеца. Лежащий впереди широкий круг головы сойдет за «небо».

Стожилкович высадил вдову Долгорукую на углу бульвара Бельвиль и улицы Пали-Као. Автобус уехал, а вдова Долгорукая, как молоденькая, неторопливо идет по улице Туртиль. Ей много лет. Она потеряла мужа. Она родом из России. В руках у нее маленькая сумочка крокодиловой кожи, последнее, что у нее осталось от молодости. Но она улыбается. Горизонт перед ней безоблачен. Молодой полицейский в кожаной куртке провожает ее взглядом. Он считает, что зря она гуляет по Бельвилю в такую поздноту, но он уверен: эту старушку ему никто не зарежет. Кроме того, он считает ее красивой. И Бельвиль у него на мушке.

Вдова Долгорукая вспоминала «божественного Стожилковича». Она его иначе и не называла: «Божественный Стожилкович». И при этом про себя улыбалась. Этот человек и его автобус заполнили ее одиночество вихрем впечатлений. (Да, она любила подобные выражения: «вихрь впечатлений». С немножко раскатистым «р».) «Божественный Стожилкович» развозил старых дам на автобусе. Суббота была днем покупок, когда она и ее подруги, под руководством Стожилковича, несравненного знатока «лавчонок ваших юных дней», запасались продуктами на неделю. По воскресеньям случались загулы, и «божественный Стожилкович» бросал к их ногам весь Париж. По мановению его руки вставал тот город, что звенел когда-то под их девичьими каблучками. Неделей раньше на улице Лапп они танцевали фокстрот, чарльстон и другие, еще более томные танцы. Головы танцоров чертили лабиринты в недвижном табачном дыму.

Сегодня на Монтрейском блошином рынке «божественный Стожилкович» сумел выторговать для вдовы Долгорукой маленький веер – такие когда-то были модны в Киеве. Его дьяконский бас прочел отповедь молодому хозяину лавки.