Даниэль Пеннак - Господин Малоссен

Да, наш маленький пророк знал, что говорил: внутри было гораздо хуже.

– Вот видишь, Бенжамен, тебе тоже весело!

– Да, но меня забавляет не рассказ, скорее, рассказчик. Некоторая разница все-таки есть.

– И называется она «стиль», – уточняет Сюзанна, у которой на лице всегда свежесть, а в словах – толк.

– Знаем, знаем… – ребятня воротит нос, – он нас с пеленок дрючит своим стилем!

(Я теряю всякую власть над ними, всякое культурное влияние… мои войска не слушаются команды. Мне, пожалуй, пора сделать ручкой и распрощаться с этой жизнью…)

– Итак, муха, проснувшись, взлетает, и ее сестричка делает то же самое.

– Они все разом взлетели?

– Когда большие руки открыли жалюзи – конечно!

– И что потом?

– Потом оказалось, что у них еще кое-что было в желудках.

– Они опять стали блевать?

– Жереми, в конце концов, ты за столом или где!

Продолжение рассказа тем более удручает, что оно нисколько не походит на начало. Мгновение, и солнце врывается в стены квартиры вдовы Гриффар, краткая вспышка жизни, кишащий ковер поднялся, и вновь настала ночь, ночь среди бела дня, ночь удивительная, волосатая и жужжащая, ночь в тысячу глаз, ночь в реве преисподней, когда судебный исполнитель Ла-Эрс заплатил сполна за то, что всю жизнь сознательно смешивал правосудие и насилие, долг и издевательства, нравственность и закон.

Аминь.

– Дальше!

– Дальше! Шестьсу, что было дальше?

Шестьсу бросил на меня усталый взгляд.

– Дальше… дальше… С этими детьми проблема в том, что они наивно думают, что у всего есть продолжение…

Вот перед нами Шестьсу Белый Снег: мы-то думали, что он весельчак и никогда не раскисает, вечно выдумает что-нибудь эдакое, чтобы провести этих олухов полицейских, и вдруг – на тебе, осечка, «неизмеримое горе», говоря высокопарным слогом.

– Разве у бедного Тяня было это «дальше», Бенжамен, что скажешь? А Стожил, хорошее его ждет продолжение, там, на небесах?

В первый раз мы встретили Шестьсу как раз на похоронах Тяня. С ним была Сюзанна. Они были давние приятели – Тянь, Сюзанна и Шестьсу, товарищи по поколению, которое уже не верило в продолжения. На похоронах Тяня Шестьсу представлял Жервезу, дочь старого Тяня, которая была слишком занята своими шлюшками, чтобы прийти и бросить горсть земли на могилу отца. «Ты так носишься со своими курочками, Жервеза, что совсем забросила бедного папочку». – «Разве мой бедный папочка предпочел бы, чтобы я забросила своих курочек?»

Три месяца спустя Сюзанна и Шестьсу пришли опять, теперь уже на похороны Стожила, потому что он тоже умер, так и не закончив перевод Вергилия на сербскохорватский… Бедный дядюшка Стож, отдал концы как раз перед тем, как начаться этой грызне между сербами, хорватами и мусульманами.

После похорон Стожила Сюзанна собрала всех нас у себя в «Зебре» на бесплатный сеанс короткометражного фильма, который она крутила еще в те времена, когда Стожил катал с ветерком старушек Бельвиля в допотопном авто, которое сам собрал, полагаясь на свое богатое воображение и довоенные образцы.

«Сюзанна О’Голубые Глаза»… так окрестил ее Жереми.

– Сюзанна – Голубые Глаза? – переспросила Тереза.

– Нет: О’Голубые Глаза, – поправил Жереми.

Это заглавное «О» с апострофом в придачу точно передавало не только эту радость, что ни купить и ни выдумать, – и, как вообразил Жереми, очень ирландскую, – которой полнились ее глаза, но и цельность, монолитность ее характера. Жереми прибавил: «Ее глаза не просто видят, они показывают».

– Дальше… – вздохнул Шестьсу Белый Снег. – Ладно, будь по-вашему.

Что касается меня, то дальше был вовсе не столбняк Ла-Эрса, обнаружившего в одной из бельвильских квартир настоящее сокровище в виде старинной мебели, покрытой вонючим лаком цвета детской неожиданности… Нет. Продолжение моей истории, истории Бенжамена Малоссена, происходит здесь, здесь и сейчас, на сцене «Зебры», где мы поставили стол, в свете прожекторов, отделяющего нас от сумрака зала; мое, мое собственное продолжение во мне, другом, маленьком, который уже растет мне на смену в кармашке Жюли. Как красива женщина в эти первые месяцы, когда она дает вам счастье второго «я»! Только вот, Жюли, ты правда думаешь, что это разумно? Ты так думаешь, Жюли? Если честно… А? И ты, дурачок, ты тоже полагаешь, что этот мир, эта семья, это время – те самые, куда ты торопился? Еще не появился, и уже в плохой компании! Здравого смысла – ни на грош, как и у твоей мамочки, «журналистки на службе у реальности»…