Даниэль Пеннак - Людоедское счастье

– Клара, скажи своей сестре, что я не хочу больше слышать о ее сверхъестественных способностях. Разве что если она их использует, чтобы предсказать мне комбинацию в ближайшем туре спортлото. Все цифры подряд!

И наступает жестокий момент самокритики. Что с тобой происходит, Бенжамен? С твоего благословения младший братец составляет подробные карты андеграунда парижских гомиков, средний сачкует в школе, ругается как извозчик, а тебе наплевать; ты заставляешь твою идеальную сестричку фотографировать черт знает что, вместо того чтобы готовиться к экзаменам, а та, что путается со звездами, давно уже делает это без малейших возражений с твоей стороны; ты даже неспособен дать дельный совет Лауне. И при всем при этом ты вдруг становишься в позу и обличаешь моральный кризис века с инквизиторским пафосом, уничтожением идолов и отлучением от церкви всего человечества. Что это такое? Что на тебя нашло?

Я знаю, что это такое, знаю, что на меня накатило. В мою жизнь вошла некая фотография, и страшная сказка стала былью.

Пришли рождественские людоеды.

И в ту самую секунду, когда я сделал это важное открытие, дверь моей комнаты тоже открылась.

– Кого еще там несет?

На пороге стоит тетя Джулия. Улыбка. Я никогда не устану описывать ее туалеты. Сегодня на ней платье из небеленой шерсти, скроенное из одного куска, перекрещивающееся на холмах ее груди. Тяжелое на тяжелом. Теплое на теплом. И эта упругая плотность…

– Можно?

Прежде чем я успел высказать свое мнение по этому вопросу, она уже сидит у меня в изголовье.

– Неплохо они тебя отделали, твои коллеги!

Чувствую, что без Клары тут не обошлось. («Поди наверх, посмотри, жив ли он еще».)

– Ничего не сломано?

Рука, которую Джулия кладет мне на лоб, кажется прохладной. Она явно обжигается, но руку не убирает.

Я спрашиваю:

– Джулия, что ты думаешь о людоедах?

– В каком аспекте? Мифологическом? Антропологическом? Психоаналитическом? Как о тематике сказок? Или ты предпочитаешь коктейль?

Но смеяться мне как-то неохота.

– Кончай трепаться, Джулия, закрой свою энциклопедию и скажи, что ты сама думаешь о людоедах.

Ее глаза с блестками на секунду останавливаются в задумчивости, а затем необъятная улыбка открывает мне панораму ее зубов. Неожиданно она наклоняется и шепчет мне в самое ухо:

– По-испански «любить» – comer.

От резкого движения ее левая грудь вырывается из разреза платья. Ну, раз так, раз по-испански «любить» – тот же глагол, что и «есть»…

– Господин Малоссен, я специально решил поговорить с вами в присутствии ваших коллег…

Сенклер кивает на Лесифра и Лемана, которые стоят почти по стойке «смирно» по обе стороны его стола.

– Для того чтобы все позиции были ясно определены.

Пауза. (Тетя Джулия и я провели три дня в постели, и для меня все позиции абсолютно ясны.)

– Хоть мы, как говорится, по разные стороны баррикады, это все-таки не демократический способ решения проблем.

Лесифр делает это заявление со всей симпатией, на которую способна его антипатия. (Руки и волосы Джулии еще скользят по моему телу.)

– Так-то оно так, но если я поймаю одного из этих подонков…

А это мстительный голос Лемана. (Как только я вновь обретал твердость, она становилась непередаваемо мягкой.)

– Это ничем не оправданная агрессия, господин Малоссен. К счастью, вы решили не возбуждать уголовного дела, иначе…

(Господи, до чего же ты хороша! До чего ты хороша, моя сумасшедшая любовь! Моя страсть была подобна колеснице Хаминабаба, скачущей по каменистой дороге.)

– Я с радостью констатирую, что вы почти поправились. Конечно, на лице еще есть кое-какие следы…

(Три дня. Трижды двенадцать – это будет тридцать шесть. По меньшей мере тридцать шесть раз!)

– Но тем легче вам будет добиться сочувствия покупателей.

Последнее замечание Сенклера вызывает смех у двух остальных. Я просыпаюсь и тоже смеюсь. На всякий случай.

Итак, после четырех дней на больничном выхожу на работу. На работу под взглядом живых видеокамер Аннелиза. Где бы я ни был в этом чертовом Магазине, я чувствую их взгляд на себе. А я их не вижу. Чрезвычайно приятно. Поминутно, как бы невзначай, кручу головой во все стороны – результата никакого. Эти двое знают свое дело. Раз по десять на дню наталкиваюсь на покупателей, потому что смотрю назад. Люди злятся, а я подбираю упавшие на пол пакеты. Затем «господина Малоссена просят пройти в бюро претензий». Господин Малоссен идет и делает свое дело, с нетерпением ожидая дня, когда его наконец выгонят: репортаж тети Джулии что-то задерживается. Выйдя от Лемана, иду в книжный отдел, где отыскиваю экземпляр жизнеописания Элистера Кроули, точно такой же, как тот, что я разорвал. Прежде чем продать его мне, старик Риссон произносит длинную проповедь. Я вполне согласен с ним: милая Тереза, это не литература, но все равно, я все-таки хочу возместить ущерб. Я даже попрошу Тео достать тебе новую Йеманжи.