Дарья Донцова - Покер с акулой

– Мы не возим мертвяков, – пояснил фельдшер, – приедет патруль, вот с ним и разбирайтесь. То ли в судебный заберут, то ли на общих основаниях отправят. Ждите.

– Одна, с трупом? – обомлела я.

– Ну и что? – обозлился доктор. – Живых надо бояться, а от мертвых никакого вреда, тихие они и незлобивые.

Звякнув напоследок железными ящичками, они исчезли на лестнице. Опять воцарилась былая тишина, но уже не такая полная, как полчаса тому назад. Ожил лифт, я услышала, как он движется в шахте, а во дворе взвыла сигнализацией какая-то машина. Мне стало холодно и страшно, и я поспешила выйти в другую комнату. Она, очевидно, служила гостиной. Возле телевизора стояли два красивых, скорей всего, новых велюровых кресла. В одном, свернувшись уютным клубочком, как ни в чем не бывало мирно спал огромный кот тигровой окраски. Шею животного охватывал красивый широкий ярко-голубой ошейник с медальоном. Я машинально погладила котяру и еще раз заглянула в паспорт.

Светлана Родионовна была одинокой. Ни один штамп не украшал выданный в 1997 году документ, графа «Дети» тоже осталась пустой. Чтобы хоть как-то скоротать время, я пошла на кухню. Да, похоже, что она и впрямь жила одна. Две маленькие кастрюльки, крохотная сковородочка и небольшой холодильник. У семейных женщин совсем другой набор посуды и, как правило, огромные шкафы для хранения продуктов.

Кокетливая розовая ванная без слов рассказывала о титанических усилиях, которые предпринимала хозяйка, пытаясь вернуть стремительно уходящую молодость. Стеклянные полочки с трудом вмещали батареи баночек и легионы тюбиков. Чего тут только не было – кремы от морщин, целлюлита и пигментных пятен, омолаживающие лосьоны, пилинг-маски, скрабы, лечебная глина, облепиховые примочки, огуречные тоники… С ума сойти, как она только во всем этом разбиралась. Но на полотенцесушителе висела одинокая банная простыня, на крючке – только женский, правда, очень дорогой халат, и нигде не было видно мужского одеколона, приспособлений для бритья, да и зубная щетка скучала в одиночестве. Все ясно. То ли она никогда не была замужем, то ли развелась.

Внезапно мой взгляд упал на часы – без пятнадцати семь. Если сейчас не вернусь домой, дети и Катя проспят. Они не заводят будильники в надежде на то, что ровно в семь я влечу в комнату, издавая боевой клич: «Подъем!»

Ноги сами собой понесли меня к двери. Ну зачем я нужна милиции? Все равно ничего не сообщу путного, покойную я не знала, еще не поверят в приключившуюся со мной историю и потащат в отделение, потом нахлебаешься. Лучше потихонечку испариться, бедной Ломакиной я уже ничем не помогу, да и была она скорей всего сумасшедшей, несла какую-то чушь, приняла меня за свою знакомую…

– Мяу, – раздалось внизу.

Я притормозила у самой входной двери. Об ноги терся кот. Он распушил хвост и ласково урчал, наверное, хотел есть. Секунду я смотрела на приветливое красивое животное, потом подхватила его и вышла на лестничную клетку. По всему выходило, что Светлана одинока, значит, бедная киска скорей всего останется в пустой квартире без еды и питья, обреченная на голодную смерть. Милиция не станет слишком волноваться из-за кота, и он погибнет. Ладно, возьму его пока к нам, а там пристроим красавца кому-нибудь в хорошие руки.

Домой я ворвалась ровно в семь и, посадив ошалевшего кота на полку у зеркала, заорала, быстро стягивая куртку и сапоги:

– Всем подъем!

– Ой, ой, – застонал Кирюшка, когда я зажгла свет у него в детской, – оюшки, как спать хочется! Можно, ко второму уроку пойду?

– Нельзя, – отрезала я, стаскивая с него одеяло, – никак нельзя.

– У нас первым ОБЖ, – ныл Кирка, – там такая дура преподает, даже не видит, кто в классе сидит, и никогда отсутствующих не отмечает! Ну, Лампидушечка, только разочек. Один-разъединственный разочек.

– Вылезай, – приказала я и выдернула подушку.

Кирка заохал:

– Горло болит и насморк, кажется, начинается.

– Дуй быстро в ванную, – велела я, – не задерживайся, сейчас Юля краситься пойдет и не даст тебе умыться.

– Какая ужасная, гадкая жестокость, – с чувством произнес мальчишка, нашаривая тапки, – отправлять на занятия бедного больного ребенка. Вот умру на математике, будешь плакать, да поздно, не вернуть Кироньку. Станешь всю оставшуюся жизнь себя укорять: эх, надо было ребенка оставить дома!

Я швырнула ему джинсы и сказала:

– Не волнуйся, я отличаюсь редкой бессердечностью и скорей всего быстро забуду про твою кончину.