Наталья Никольская - Жертвы Сименона

«Десятка» прибыла в Тарасов в девять утра с «копейками», а в девять двадцать я рухнула в обморок при виде Асиного трупа. Примерно в десять тридцать Александра Валерьевича видела соседка: он столкнулся с ней на лестнице, когда отправился в театр на утреннюю репетицию. Ничего необычного старушка не заметила – ни в его поведении, ни в облике. Но это, разумеется, ничего не значит: будучи человеком театральным что называется до корней волос, он в состоянии сыграть любую роль – особенно перед неискушенным зрителем. А вот до этого самого момента – то есть до десяти тридцати – никто не может подтвердить местонахождение Арчибальдова. Так что он вполне мог успеть смотаться на вокзал, задушить Айседору и вернуться домой, чтобы в половине одиннадцатого как ни в чем не бывало двинуть на службу.

Конечно же, на вокзале Арчи никто не видел, проводники поезда его тоже не опознали. (Милиция, разумеется, предъявила им фото главрежа). Но это опять-таки ничего не значит, рассуждала я: человеку, который всю свою сознательную жизнь имеет дело с лицедейством, изменить внешность – раз плюнуть!

Наконец, мотив убийства, от которого мне никак не хотелось отказываться – ревность, – к Арчибальдову приложим даже больше, чем к Роману. В самом деле: ну с какой стати прожженному ловеласу, «банальному бабнику», как сказала о нем Айседора, ревновать свою случайную подружку? Да еще до такой степени, что… Словом, до летального исхода? Я же видела этого типа! Если б Айседора не решилась его бросить – то через неделю-другую бедняжка прискучила бы ему до чертиков, и он сам был бы счастлив от нее избавиться.

Совсем другое дело – Арчибальдов. Для этого Айседора – последний, быть может, шанс стать счастливым. Даже не «быть может», а точно последний! Сначала я еще сомневалась в этом: ведь знала-то об их отношениях только со слов убитой! Но Жора Овсянников подтвердил: он действительно любит эту женщину и страшно переживает ее потерю. Хотя последнее вовсе не исключает, что именно Арчи и убил свою возлюбленную: такое случается сплошь да рядом! Можно представить себе реакцию сорокапятилетнего мужчины, который недавно сделал предложение любимой женщине и уже поверил, что его расколовшуюся личную жизнь удастся склеить, наладить, – и вдруг узнает, что его избранница была готова бросить его ради другого, молодого и наглого… «Ревность» – это еще мягко сказано!

Кстати, со следователями Александр Валерьевич держался… Как бы это помягче выразиться? Очень нервно: Овсянникову и его людям пришлось с ним попотеть! Не нравилось ему, видите ли, что в «частной жизни художника» копаются «грязными руками»… А может быть, совсем другое ему не нравилось? Что вот-вот откопают нечто?…

Резкое дребезжанье телефона заставило меня подпрыгнуть от неожиданности. Рюмка выскользнула из пальцев – и… Не стоило даже смотреть, что с ней случилось: это было и так ясно – по противному звону осколков.

– Алло!

– Привет. Что это у тебя голос такой?

Голос самой Полины звучал так, словно ей даже приятно, что у меня неприятности.

– Какой это – «такой»?

– Ну… Недовольный.

– А чем довольствоваться-то? Рюмку разбила!

Как только это бесхитростное признание у меня вылетело, я тут же сообразила, что делать его не стоило.

– Понятно, понятно… – Я прямо-таки видела, как сестра прищурила глаза и качает головой с прокурорским видом. – Теперь не стоит и спрашивать, чем ты занималась!

– Ах, Полина, да прекрати ты, пожалуйста! Что за беспочвенные подозрения?! Рюмка стояла в шкафу, я случайно ее зацепила, – нахально врала я.

Должно быть, это прозвучало убедительно не только для меня самой, потому что Полина согласилась на удивление легко.

– Ну хорошо, хорошо. Беру свои «беспочвенные подозрения» обратно! Так чем же ты занималась?

– Да так… Размышляла.

– Ба! И о чем, если не секрет?

– Да так… Об одном деле. По работе.

– По работе, значит? Ну-ну… Как ты себя чувствуешь?

Ну, дела! Какой это крупный зверь издох, что сестрица заинтересовалась моим самочувствием?! Да еще таким проникновенным голоском…

– Нормально… Я хочу сказать, сносно. Хотя, если честно, жутко болит голова! А почему ты спрашиваешь?

– Вот это новости! Что, я уже не могу спросить о здоровье собственную сестру?! Просто я волновалась… Звонила тебе сегодня днем, а ты не брала трубку. Где тебя носило, с больной-то головой?

– Меня?… Да что ты… – Я лихорадочно соображала, что бы такое соврать поубедительнее. – А! Это я, наверное, ходила в аптеку, за пенталгином.