Алан Гордон - Шут и император

Чиновники нахмурились и поспешно покинули площадь, вызвав насмешки в толпе. Интересно, имелся ли среди слушателей хоть один настоящий фарисей? [11]Поскольку это был Константинополь, все было возможно.

А потом он обратил свой взор на торговцев пряностями и заголосил:

— И «что даете десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру; это надлежало делать, и того не оставлять» [12].

— А он весьма сведущ в Писании, — заметил Клавдий, когда мы проходили мимо. — Интересно, знает ли он что-нибудь, кроме святого Матфея?

Должно быть, он услышал нас, поскольку его указующий перст направился в мою сторону. У меня в запасе имелись остроумные ответы на любые порицания в адрес шутов, какие только он мог припомнить, но когда он перехватил мой взгляд, то просто сказал:

— А тебе, шут, прежде чем ты начнешь корчиться в вечном адском пламени, я советую припомнить наставления святого Луки, глава первая, стихи третий и четвертый. Живи согласно им, и ты обретешь спасение.

Я глядел во все глаза на него, на его длинную руку и все еще нацеленный в меня указательный палец и не придумал ничего лучшего, как высунуть в ответ язык.

— Прими мои извинения, шут, — крикнул он. — Заметьте, братья, вот случай поистине святого шутовства, ибо язык его онемел от святости!

Толпа расхохоталась. Они хохотали надо мной. Это изрядно разозлило меня.

— Неужели ты оставишь его безнаказанным? — с любопытством спросила Виола.

— Пойдем, — резко сказал я и, схватив ее за руку, притащил с площади в ближайшую таверну.

Мы устроились там за стоявшим в углу столом.

— Надо же, какое разочарование, — пожаловалась она. — Я так ждала твоей остроумной реплики, чего-нибудь интересного. Неужели его слова настолько поразили тебя, что ты вдруг лишился дара речи? О каких стихах он говорил?

— Евангелие от Луки, глава первая, стихи третий и четвертый, — сказал я.

Она задумалась.

— Я не могу даже припомнить, о чем там речь. Это же, по-моему, что-то вроде введения?

— Верно, — сказал я и процитировал: — «…То рассудилось и мне, по тщательном исследовании всего сначала, по порядку описать тебе, достопочтенный Феофил, чтобы ты узнал твердое основание того учения, в котором был наставлен».

Ее глаза округлились.

— Ему известно, как тебя называют в гильдии? — сказала она. — Кто же он?

— Думаю, это Цинцифицес.

Виола прищурилась.

— Ты же говорил, что Цинцифицес — обросший волосами уродец, — сказала она. — Конечно, этого проповедника не назовешь красавцем, но он совершенно лишен растительности на голове.

Я подался вперед и слегка подергал ее фальшивую бороду.

— Не волосы определяют человека. Мне нужно, чтобы ты выполнила одно мое поручение. Вернись на площадь и, когда он закончит проповедь, попроси его отобедать с нами. Передай ему: Книга Бытия, глава двадцать седьмая, стих одиннадцатый.

— О, этот я знаю, — радостно заявила она и удалилась.

Я успел осушить две кружки вина, когда она вернулась, таща на буксире проповедника. Он опирался на палку и выглядел совершенно усохшим по сравнению с обезьяноподобным здоровяком, сохранившимся в моих воспоминаниях. Но в его проницательных глазах все еще горел озорной огонек, и он стрельнул в меня тем быстрым оценивающим и хитрым взглядом, который вспоминался мне всякий раз, когда я думал о нем.

— Подходящий выбор, — сказал он. — Верно подмечено. «Исав, брат мой, человек косматый, а я человек гладкий» [13].

— Могу предложить и другой. Stultorum numerus, — тихо сказал я.

— Оставь для себя глупые затеи вашей гильдии, — усмехнувшись, проворчал он. — Я давно забыл их и выбросил все дурачества из головы, начав проповедовать Слово.

— Ну ладно, — сказал я, предлагая ему сесть за стол. — Если твое блаженное состояние не подвергнется унижению от пребывания в питейном заведении, то позволь мне угостить тебя добрым обедом.

— Если мытари и блудницы были достаточно хороши для нашего Спасителя, то и это место достаточно хорошо для меня, — заявил он, усаживаясь на лавку. — Воистину, тут моя паства.

Я заказал еще вина и обильный обед на троих, и он энергично приступил к трапезе.

— Проповедничество, должно быть, пробуждает не только душу, но и аппетит, — заметил я.

— Тело необходимо поддерживать, как и душу, — сказал он. — А уличные сборы зачастую весьма скудны.

— Отчего же ты не проповедуешь в храме?

Он насмешливо улыбнулся.

— И это спрашивает член гильдии! О причинах ты можешь догадаться и сам. Церковь здесь такая же продажная и безнравственная, как в Риме.