Алан Гордон - Шут и император

— Местный музыкальный инструмент, — сказал я. — Вроде бы здесь его называют цимбалами. Я собираюсь освоить его. В конце концов, в чужой стране жить — чужой обычай любить.

Мы принялись импровизировать дуэтом.

— А я уже говорила тебе, что жду ребенка? — спросила она меня, не прерывая игру.

— Нет, ты даже не упоминала об этом, — заметил я, невозмутимо продолжая аккомпанировать ей.

Наконец я отложил молоточки и притянул Виолу к себе.

— Ты расстроился? — спросила она.

— Не расстроился, а растрогался, это же чудесная новость.

— Кстати, мне очень понравился этот город. Как ты думаешь, мы сможем здесь остаться?

— Я полагаю, это решать гильдии, — сказал я. — Но мы всегда будем вместе, куда бы нас ни закинула судьба. Это я тебе обещаю.

— Прекрасно, — вздохнув, сказала она.

Я обнимал ее, глядя на солнечный закат и морскую гладь, заполненную множеством возвращающихся рыболовных судов. Их было очень много.

— Слишком много.

— Что-то не так? — спросила она, когда я высунулся в окно, чтобы получше разглядеть их.

— Это не рыболовные суда, — сказал я. — Это, моя дорогая, венецианский флот.

Продолжая попытки подтвердить достоверность записок шута Теофила, я исследовал все возможные исторические источники того времени. Увы, шутовская гильдия преуспела в заметании следов. То малое, что мне удалось отыскать, состоит в основном из кратких упоминаний конкретных шутов.

Однако в Константинополе, несомненно, жили шуты, и для начала поисков следов шутовской братии в Византии, по-моему, лучше всего обратиться к трудам Никиты Хониата, современника Теофила. Лучше всего, на мой взгляд, замечательные труды этого историка представлены в книге «Город Византии. Хроника Никиты Хониата», которую перевел и снабдил подробными примечаниями Гарри Д. Магулис Эта работа была опубликована издательством Уэйнского университета штата Мичиган, и я добавляю свой голос к тем, кто с радостью встретил бы ее на книжных прилавках, хотя бы в виде простой книги в мягкой обложке.

Хониат, в отличие от историков древних (и наших) времен, беспристрастно описывал реальные события. Он не преследовал никаких корыстных целей и имел также здоровое недоверие к суевериям, повествуя о забавных случаях с людьми, во вред себе положившимися на предсказания. Обладая отменным остроумием, он вполне заслуженно и искусно высмеивал пороки. Неудивительно, что он познакомился с Теофилом, хотя беседы с Теофилом ни разу не упоминаются в Хронике. По крайней мере, он не упоминается там под этим именем.

Именно из трудов Хониата мы узнаем имена Чаливура и Цинцифицеса, узнаем и то, что император Исаак «восхищался непристойными и похотливыми песнями и обожал уморительных карликов… он привечал в своем дворце жуликов, мимов и менестрелей». Никита даже описывает подлинную шутку, придуманную Чаливуром, сохранив для нас один из немногочисленных примеров юмора давних времен:

«Однажды за ужином Исаак сказал: „Принеси мне соль“. Императорские наложницы и родственницы как раз исполняли восхитительный танец, и наблюдавший за ними Чаливур, остроумнейший из императорских шутов, возразил: „О, император, давайте сначала слижем соль с этих красоток, а потом уж посмотрим, стоит ли подсаливать остальное“. Все собравшиеся за столом мужчины и женщины встретили его шутку громким смехом; а лицо императора помрачнело, и гнев его смягчился лишь после того, как он наложил взыскание на этого шутника, ограничив свободу его высказываний».

Для лучшего понимания этой шутки следует ознакомиться с полезными сносками профессора Магулиса, где поясняется, что в греческом языке слова «соль» и «остальные» — соответственно halas и allas — являются омонимами. Понятно, что шут скаламбурил. Конечно, в переводе на иные языки такой каламбур практически теряет смысл, но если бы вы были греком, жившим в двенадцатом веке, то мгновенно ухватили бы соль, то есть в те времена подобная шутка убивала наповал.