Сан-Антонио: Беби из Голливуда

Просьба была выполнена, мадам вызвали. Один из служащих таможни утверждал, что видел женщину понуро выходящей из здания аэропорта в сопровождении того типа.

С тех пор никаких известий…

Я отбрасываю газету в угол, ставлю поднос на стул, на четвертой скорости совершаю утренний туалет и одеваюсь.

— Ты уходишь? — ахает моя добрая Фелиция, увидев меня направляющимся к двери при полном параде в шикарном костюме в светлую полоску.

— Да, мам, ненадолго, — обещаю я, целуя ее в щеку.

Через полчаса я звоню в дверь четы Берю.

У меня в руке букет нагло распустившихся цветов, в спешке купленных у торговца всякой растительностью на углу, а на лице я располагаю самую что ни на есть рекламную улыбку. Дверь открывает лично мадам Ноги Вверх. Сегодня кусок сала завернут в подобие халата из нежно-зеленого атласа. Ну чисто поле, покрытое цветочками и листьями филодендрона. В таком виде мадам напоминает мне девственный лес, только уж очень дремучий.

Когда ей удается констатировать, что на коврике перед дверью стоит не кто иной, как Сан-А, ее глаза испускают зигзагообразные молнии, а из глубин организма вырывается страшный рык, чуть не выбросив из халата мощный бюст:

— Вы!

Я стараюсь преодолеть головокружение и произношу так сладко, как только могу:

— Дорогая Берта, я честно принес штраф.

— Вот как!

Я сую ей букет. В руках мадам Берю букет становится микроскопическим, тем не менее она его замечает и, зажав цветы в своей лапе, отвешивает мне примирительную улыбку.

— Вы вчера были несносны, комиссар.

— Сам знаю, — соглашаюсь я, — не надо мне напоминать.

Не имея мелочи, чтобы положить в ее протянутую руку, я кладу свою пятерню…

— Все быльем поросло! — заявляет она, с хрустом раздавливая мои пальцы.

— Все! — выдавливаю я со стоном.

— Давайте поцелуемся, чтобы скрепить наш мир, — шепчет с жаром (и жиром) Берта и притягивает меня к своему филодендроновому массиву.

Дыхание у меня останавливается. Ее толстые губы приклеиваются к моей щеке совсем рядом со ртом.

Вжав голову в плечи, я пережидаю шквал.

Господин Берюрье собственной персоной выходит из спальни. Вы помните слона Джумбо из цирка Амара, который несколько лет назад скончался от инфаркта? Подозреваю, что свою грязно-серую пижаму Берю унаследовал от него. Толстяк расплывается в улыбке — он очень рад нашему примирению. Его тайной мечтой было бы видеть всех своих друзей в ласковых отношениях с его ненаглядной Бертой. Вообще, мне сдается (во всяком случае, я наблюдаю это в течение собственной долгой жизни), что многие мужья таковы. Каждый мужчина, даже самый ревнивый, втайне надеется застать свою дражайшую в объятиях непосредственного начальника. Отбросив к чертям мораль, скажем так: здесь скрываются большие возможности. И народная вера в удачу рогоносца родилась не на пустом месте.

— Ну слава богу! — радостно урчит Толстяк. — Мне такое больше по вкусу!

Эти добрые люди предлагают составить им компанию за завтраком. Я принимаю приглашение, боясь их обидеть, и толстуха тянет меня за стол. Тут же появляется огромная чашка какао, сладкого, как елейные речи целого конклава кардиналов.

— Дорогая Берта, — начинаю я запев, — к великой радости моего подчиненного, признаю, что вчера, когда вы мне рассказывали о своих злоключениях, я отнесся к ним весьма скептично и ошибся. Но повинную голову меч не сечет…

Мой речевой поток, похоже, хлынул ей в бюстгальтер. Два огромных мешка муки начинают лихорадочно вздыматься. Она облизывает свои встопорщенные усы языком.

— Ну что я говорила! — вскрикивает она и шлепает своего суверена по руке. Пальцы Берю вместе с зажатой в них булочкой погружаются в чашку с какао по второй сустав. — Я была уверена, что вы признаете свою неправоту! — заявляет слониха с некоторым вызовом.

— Мне доставило бы огромное удовольствие, если бы вы подробно описали внешность того человека, который похитил вас на Елисейских полях.

Берта отхлебывает из своей чашки. Звук напоминает шум работы подвесного лодочного мотора, оказавшегося над водой.

— Он был большого роста, — начинает она предаваться сладостным воспоминаниям. — На нем был костюм из тонкой ткани, несмотря на сезон…

— Какого цвета?

Берта мечтательно прикрывает веки с видом счастливой коровы.

— Нефти!

— Это определенно указывает на то, что он американец…

Толстяк фыркает так, что дребезжит молочник на столе.