Валентина Андреева - Убойная стрела Амура

Я ее перебила. Не могла больше слушать оправданий. Стало по-настоящему страшно. И не потому, что моя жизнь для этой женщины тоже ничего не стоила. Просто мне было бы гораздо легче, если бы деньги ей потребовались на приобретение дачи в Каннах.

Путаясь в полах одежды с совсем чужого мне плеча, я приблизилась… жуткое дело… к убийце! Несмотря на ее мотивировку своих поступков, нечего обращаться к ней на «вы».

– Давай сюда картину. Исторически ржавые остатки крюка или гвоздя, не знаю, чем они были в молодости, служили для других целей. И отойди в сторону. Мешаешь.

Картина легко вписалась в выемку, занимаемую стеклянной лампадкой и останками иконы. Алла Вячеславовна Пустовалова медленно опустилась на колени, перекрестилась на картину, закрыла лицо ладонями и зарыдала. Стрела из лука Амура нацелился преступнице прямо в лоб. Потемневшее в тени лицо Полины казалось зловещим, такое впечатление, что она вот-вот заговорит и речь ее будет состоять из сплошных обвинений. По-видимому, Алла Вячеславовна, оторвав ладони от мокрой физиономии, испугалась больше меня – слишком поспешно колыхнулась в сторону.

Свет вспыхнул так неожиданно, что я невольно съежилась и зажмурилась. Каюсь, в какой-то мере успела отрешиться от реальности, увлеклась общением с преступницей и даже перестала ощущать холод. Глаза распахнулись от дикого вопля Пустоваловой. Вместе с ней, как бы передразнивая женщину, вопило все подземное сооружение. Ей весьма гнусно подвывала Наташка – сдали нервы. В общую убойной силы какофонию вплетались и разносились эхом звуки отрывистых приказов оперативников. Вот где был настоящий спектакль для экстремалов!

Кажется, докторша сошла с ума. Орать она прекратила, но с такой яростью накинулась сразу на двоих не очень плечистых ребят, что оторвали ее только вместе с форменными пуговицами, да и те «с мясом». Потом, пристегнутая наручниками к более бравому парню, она сразу сникла, как будто над ней нависла угроза пришивать все оторванные пуговицы на место, и, не мигая, смотрела на камни противоположной, то бишь наружной стены подземелья, куда указывала стрела Амура. Ну кто бы мог подумать, что клад окажется в таком месте, где никому не придет в голову его искать.

– Ничего хорошего там не найдут, – тихо попробовала я утешить Пустовалову. Лишь бы больше не орала. – Ну подумай сама, зачем было уродовать лицо и лук беззаботного сеятеля любви? В этом наверняка кроется скрытый смысл, мораль, так сказать: стрела из уродливого лука уродливого Амура порождает уродливую любовь у объекта…

На этом я замолчала. Зачем болтать языком, когда тебя никто не слушает? Три человека аккуратно работали, вынимая ослабленные временем камни. Все напряженно молчали. Я почему-то подумала о том, что спать и в эту ночь не придется. Кто-то стянул с меня монашеское одеяние и набросил на плечи другую одежку. Мне и в голову не пришло выразить благодарность. Вот если бы сюда те розовые Наташкины тапки с помпонами из мусоропровода. Меховые…

Тем временем на противоположной стене на высоте примерно сантиметров шестидесяти от пола образовывалась еще одна ниша. Полностью разбирать камни не стали. Один из оперативников посветил внутрь своим фонариком, многозначительно протянул «Да-а-а-а…» и, передав портативный прожектор следователю, отошел в сторону. Тот тоже ничего нового к речи первого осветителя не добавил.

– Ну и что там? Рассыпавшийся в прах сундук с клопами? В стиле «Рококо… ко», – нервно спросила Наташка.

Юрий Сергеевич поджал губы и, склонив голову набок, принял отстраненно-задумчивый вид. Пустовалова начала тихонько рыдать.

– Там? – переспросил следователь Наташку и указал фонариком на нишу. – По всей видимости, там лежит тот самый скрытый смысл или «мораль», о которой тут нашептывала Ирина Александровна.

– Хорошо или плохо сохранившиеся останки настоящего Черного монаха – жертвы своей уродливой, но, хочется верить, искренней любви. Деньги, к получению которых он так стремился, с утратой Полины потеряли для него свою ценность. Вообще, все потеряло ценность… Скорее всего, портрет Полины был украден прадедом Горбенко именно отсюда. Черный монах надеялся, что когда-нибудь Полина вернется во дворец, поймет его раскаяние и простит. Спустя пару веков его рисованная эсэмэска дошла до правнучки Полины в пятом колене.

– Мама дорогая, сам себя замуровал! – ахнула Наташка.

– Не может быть! Этого не может быть. Я сейчас проснусь, и все развеется, – залопотала вдруг Алла Вячеславовна, мигом перестав рыдать.