Дарья Донцова - Инь, янь и всякая дрянь

– Ближе к Роберте Львовне, – протянула я.

– Значит, можете на персонале сэкономить, – кивнула Женя.

– А что будет с Самойловой, когда закончатся деньги, заплаченные за ее содержание? – повернула я разговор к интересующей меня теме.

Женя растерянно заморгала.

– Ей полтора года вперед оплатили, по полной программе.

– Но ведь Алена, подруга Оксаны, перестала приходить.

– Да, – подтвердила Женя, – раньше часто приезжала, а потом – как отрезало. Только тот парень иногда заглядывает, но ненадолго. Вроде он ее женихом был. А Алена исчезла, хотя раньше каждый день являлась, после работы прикатывала, а в выходные днями просиживала. Ей постоянный пропуск оформили, все тут ее знали – и врачи, и пациенты. У нас есть вполне приятные старички. Одна бабуся жила, милая такая, на коляске ездила, у нее перелом шейки бедра был. Так они все с Аленой гуляли. Та сначала Самойлову выкатит, потом Лебедеву и давай болтать. А потом Лебедева умерла, и Алена исчезла.

– Вам это не показалось странным? – спросила я, пытаясь сообразить, отчего фамилия Лебедева показалась мне знакомой. Впрочем, она довольно распространенная, не стоит отвлекаться.

Женя вытащила из кармана халата сигареты.

– Давайте на лавочку сядем! Ой, хорошо-то как… Чувствуете, какой чистый воздух? Прямо будто не Москва, а райское место. Не зря Антон Данилыч нахимичил с территорией. Вот уж жук! Это наш бывший заведующий. Понимаете…

Я мерно кивала головой в такт болтовни Жени. Девушку оставили одну, на город опускается вечер. Ну, может, в каких домиках и есть сестры, но они приглядывают за подопечными, на улицу не высовываются, поболтать Жене не с кем, а тут посетительница! Пусть посплетничает, а я буду направлять беседу к Самойловой, авось выясню нечто интересное.

– Раньше тут все государственное было. – Женя повела рукой по сторонам. – Там, за забором, лес, в нем работал детский корпус. Здесь знаете что при коммунистах было? Дом престарелых! Недавно мы девяностолетие отпраздновали. В одном корпусе, вон он, между деревьями виднеется, бабушки с дедушками жили. Они там и сейчас содержатся, на гособеспечении. Не очень-то хорошо за ними присматривают, и ремонта давным-давно не было. А подальше, в лесочке, инвалиды детства обитали, всякие там дауны. Их пытались уму-разуму научить, даже школа функционировала. Я сама ее не застала, Роза Михайловна рассказывала, сестра из большого корпуса. Она тут чуть ли не сто лет служит, память у нее, как у эпилептика. Спросите: «Баба Роза, чем больных в семидесятом году двенадцатого ноября кормили?» – она напряжется и вспомнит. Потом детский корпус в негодность пришел, а наш тогдашний главный допер, что земля штука дорогая, и продал лесную часть под строительство поселка. Чего-то он там намутил с документами, получилось, что гектары его личные, а не интернатовские. Наверное, большой капитал отхватил, потому что живенько уволился и куда-то из Москвы уехал. Правильно, с деньжищами везде хорошо. Новый главный попытался у поселка лес назад оттяпать, да ни фига не вышло. Вот так мы и потеряли территорию. Но нынешний начальник тоже умный, он спонсоров нашел, построил коммерческое отделение и…

Я решила, что Женя уже достаточно углубилась в историю дома престарелых, и попыталась вернуть ее к Самойловой.

– Все-таки странно, что подруга Алена сначала так заботилась об Оксане, а потом исчезла.

– Да нет, – отмахнулась Женя, – случись наоборот, таскайся она сюда безостановочно, я бы удивилась. Люди устают, у них свои дела и заботы… Даже самые внимательные рано или поздно «сдуваются». Вон к Элле Петровне дочка по первости четыре раза в неделю шастала, потом три, затем два, теперь хорошо, если по праздникам заглянет. И осуждать ее нельзя, ведь поместила мать в хорошие условия.

– Так что будет, когда закончатся деньги на Самойлову? – нажимала я на одну педаль.

– Ну, оплачено по ноябрь.

– Но ведь осень наступит! – резонно заметила я.

– Только не для Самойловой, – вздохнула Женя. – Помните, я вам сказала, что у нас скоро домик освободится? Максимум через неделю?

– Да, – кивнула я.

Женя ткнула пальцем в самую дальнюю избушку.

– Вон тот, уютный такой. В нем сейчас как раз Самойлова и лежит.

– Ее через семь дней выселят? Куда?

Медсестра с жалостью посмотрела на меня и пояснила:

– На кладбище.

– Оксана умирает?

– Собственно, она уже давно мертвая, – протянула Женя. – У таких больных часто бывает воспаление легких, оно их и убивает. Знаете, как медики пневмонию зовут? Ласковая смерть. Ей-богу, лучше от нее скончаться, чем на аппаратах лежать! Самойлова еще долго прожила, если ее теперешнее существование можно назвать жизнью. И вот все.