Малколм Прайс - Аберистуит, любовь моя

Я вернулся на закате – трейлеры купались в золотом пламени, подобно городу инков. Джулиана с переведенными страницами я ожидал ближе к ночи и потому немного поспал. Когда проснулся, в трейлере было темно. Я поднялся, достал из буфета банку сардин – награду для Джулиана – и вышел прогуляться. Бездыханная тишь опустилась на округу – такая устанавливается на час-два в промежутке между идеальным летним днем и наступлением вечера. Под набирающим индиговую густоту небом я шел по трейлерному парку, с оттенком зависти осознавая, что прочие обитатели сидят в своих двухколесных домах за своими домашними ужинами: кушают вываленные из банок консервы, разогретые на походных газовых плитках и поданные на посуде для пикников. У детей на коже еще пузырится свежая память морского купания, теплого солнышка и песка. Безымянное томительное предчувствие проникло мне в сердце. Я пошел в дюны на границе парка; в них жили вечная красота и покой, острый колючий тростник, который в детстве жалил ноги, теперь казался мягким, словно шерстка, взъерошенная ласковым бризом. Я забрался на верхушку и сел лицом к океану, глядя на мир – десять тысяч лет назад он был сушей, и воскресить его учителя валлийского убедил Дай Мозгли. Затея не безумнее других, и я уже сомневался, что она провалится. Вот поверить в нормальность обыденного мира было трудно. Слабо замерцали первые звезды, издалека раздались голоса играющих детей – слабые, словно бы призрачные. Ночь предстояла долгая. Я достал фляжку и глотнул рому, потом полез в карман за ручкой и блокнотом. Поразмыслив несколько секунд, написал: «Каковы уроки Ноэля Бартоломью?» Я отхлебнул еще и посмаковал огненную жидкость, обдумывая ответ. «Никогда не пытайся спасать женщину, которую нельзя спасти»? Я покусал карандаш и поглядел на новую фразу. Нет. Я ее вычеркнул. «Всегда спасай женщину, которую нельзя спасти»? Это я тоже вымарал. «Не пытайся спасать женщину, если спасать нужно тебя самого»? Я отложил блокнот и выпил еще. Амба, считавшая, что частные сыщики должны хлебать виски, спросила меня как-то, в чем разница между этими напитками. Тогда мне подумалось, что дело во вкусе, но я ошибался. Люди во всем ошибаются. Какая же разница? Оба жгучие на вкус, от обоих напиваешься, и стоят одинаково. Но один – дистиллированная эссенция холодных, сырых, унылых шотландских нагорий. А второй – ихор суккулентов, сотворенный из сахара и дистиллированного солнца дальних стран. Я знал, какой бы выбрал Ноэль Бартоломью. Бартоломью – мечтатель, романтик, поплывший против течения, наперекор всем советам, завлеченный еще дальше в глубь лесов манящими слухами и противоречивыми россказнями… Все это время я говорил Амбе: «Ищи правильный вопрос», – а сам задавал вопрос неправильный. Теперь я знал, что он так и не нашел Гермиону и не китайский лавочник подделал фотографии, а он сам – еще до того, как покинул Аберистуит. Пара образцов растительности из леса Даникойд, девчонка из портового магазина чайничных попонок, которой заплатили фартинг, чтобы она принарядилась, и фотостудия на Террас-роуд.

И вопрос не в том, нашел он ее или нет, а в том, почему он проделал весь этот путь лишь для того, чтобы умереть? Я оглядел тихий серый пейзаж; цвета постепенно линяли. Ответ был написан на всех лицах, что встречаешь в Аберистуите. Людям не хватало смелости быть спасенными. Ни девушкам из «Мулена», которые ищут убежища именно там, где никогда его не найдут. Ни Соспану, печально улыбающемуся из-за невидимой решетки своей ванильной тюрьмы.

Одинокая фигура бежала по пляжу в направлении Борта. Крохотная фигурка отчаянно летела стрелой, словно порученное дело еще может спасти мир. Я смотрел, как она приближается: сбоку болтался школьный рюкзачок, а она бежала по пляжу, по камням и вверх по дюнам. Ее шаг вдруг замедлился на мягком песке – точка опоры рассыпалась под ногами, и воздух вокруг превратился в патоку. Но она лишь удвоила усилия, борясь с шуршащими грудами песка и презрев их попытки ей воспрепятствовать. То была Амба, и огонь веры по-прежнему ярко пылал в ней. Взобравшись на верхушку дюны, она подбежала ко мне и, рыдая навзрыд, бросилась в мои объятия:

– Он… он…

– Все о'кей.

Ее лицо было подернуто серебристой пеленой слез, и все попытки заговорить ни к чему не приводили, ибо снова ее душили слезы.

– Он… он…

– В чем дело?

– Он собирается уничтожить Аберистуит!

И при мысли об этом она взвизгнула и опять ударилась в плач.