Дарья Симонова - Пятнадцатый камень

Тем временем вечеринка уже вошла в стадию вседозволенного хаоса, когда для основного контингента реальность уже значительно преобразилась, а "крепкие орешки" могут спокойно раскуривать сигару при дамах. Впрочем, на такие вольности сейчас никто бы не насмелился: Марго громко страдала от духоты, требовала раскрыть окно и смотрела на нарастающий размах вечеринки глазами голодной левретки. Нонна, улизнувшая от Маргариты, напротив, раскраснелась от хмельных паров и гоготала от утонченных анекдотов Квасницкого. Элечка же пылко уговаривала Тимура собраться и всем махнуть в казино. Потому что она, имея такое окружение, так ни разу и не поддалась порочной игорной страсти, и это возмутительное упущение нужно немедленно исправить…

Вскоре опечаленная мадам Мунасипова и вовсе удалилась в спальню. В тот момент к ней подсел ее невозмутимый супруг, который с брутальной покровительственной нежностью чмокнул ее в макушку. Сжатая в его объятиях, Марго недоверчиво съежилась. Она не жаждала заполучить Тимура в утешители. "Я, пожалуй, пойду прилягу", — сказала она почти шепотом, но в голосе отчетливо прозвучали крепко сплетенные сожаление и угроза. Буров находился неподалеку, и потому прекрасно расслышал фразу. Он исподволь заметил, что Мунасипов хмуро откашлялся и изобразил озабоченность государственного масштаба. Видимо, отход ко сну столь противоречивой стихии, коей предстала его супруга, требовал определенных усилий и ритуалов от Тимура, но, пожалуй, он переигрывал. Потому как, проводив свою ненаглядную в опочивальню, Мунасипов вернулся неприкрыто облегченным и жаждущим фейерверка жизни.

От чего он воспрял, быстро выяснилось. Напористые заигрывания с Лизхен пусть не сразу, но возымели толк. "Материальная девушка" под хмельком медленно и томно растеряла остатки светского интеллекта и, в конце концов, смирилась с тем, что на сегодня ей придется довольствоваться бесполезным флиртом. Ведь виновник торжества ускользал от нее, а Квасницкий тем паче. Клим, наконец, был удостоен обиженного внимания Иды. Она ждала его инициативы, как водится, и не дождалась. Клим быстро прикинулся валенком: "Я так понял, тебе не слишком хотелось афишировать порочащие связи", — прошептал он ей на ушко, когда пьяного Собакина уволили в диджейский запас и был единогласно объявлен белый танец. "Не мой ход мыслей, милый, — отозвалась прикорнувшая на климовом плече Дольская. — Порочащие связи для меня — предмет гордости…".

Так они мило ворковали, а потом Буров развлекся уютной болтовней с Силей и Нонной, смешил Эльку, чтобы успокоить душевное томление о Дольской, которая после их чувственного танца то исчезала, то, появляясь, скользила мимо него. В конце концов, Клим решил, что уже порядочно набрался, раз его разбередили, как выражалась матушка, "пубертатные игры". Поднимаясь в отведенную ему комнату рядом с хозяйской спальней, он слышал как где-то перебрасывались напряженными репликами Гарин и Мунасипов. Когда успели затеять спор… Словно вот-вот подерутся! Клим в пьяном смятении уже готов был поддаться миротворческому импульсу, но спорщики как ни в чем не бывало вышли из бильярдной. Где-то на заднем плане что-то расплывчатое гнусил под Бродского Гогель:

"Видимо, я многое пропустил на этой вечеринке. Уж не говоря о том, что так и не усвоил, зачем я здесь… сидел бы сейчас с перепелками, смотрел бы Чаплина или слушал джаз. Вместо этого обеспечил себе гарантированное похмелье. Эх, соблазны…".

Он и не чаял, что прояснит свое локальное предназначение уже на следующий день.

"Старику снились львы", — так начал Хэм свое «нобелевское» творение, и Клим всегда немного жалел, что авторство здесь принадлежит не ему. А что касается снов, то нынешней ночью его преследовала Ида, легко перейдя грань между реальностью и грезами и энергично вторгнувшись в климово бессознательное. Дольская нудно и настойчиво требовала признать ее "девушкой месяца", а Буров вяло отмахивался цитатами Монтеня. Времени на толкование бредовых диалогов совсем не осталось, потому что Ида, подобно львам, гневно перешла в наступление, то есть не по-женски грубо принялась трясти Клима за плечи и даже требовательно пробасила: "Да просыпайся же ты, наконец!". Разум встревоженно вынырнул на поверхность, и обнаружил себя в теле, напоминающем тряпичную куклу и сотрясаемом дружескими лапами встрепанного и полуодетого Сильвестра. "А?.. Что?.." — Клим, делая слабые попытки освободиться от крепкой хватки Гарина, попытался привстать с кровати. Для верности Сильвестр тряхнул приятеля еще один раз, потом, уставившись на него расширенными, как у наркомана, зрачками, медленно, как будто щупая слова языком, проговорил: