Елена Кассирова - Кремлевский фантомас

Костя также вырос с соседями и прирос к ним. Он одалживал мелочь верхним Фомичевым – генеральше Лидии Михайловне и ее дочери Маше. Он заносил свою газету инсультнику, бывшему послу в Болгарии и Польше Брюханову. Для очистки совести он заглядывал к бабушкиной приятельнице, старухе Порфирьевой Розе Федоровне, и угощал ее, беззубую, пастилой.

На последнем этаже жил Аркадий Блевицкий, первый Костин друг по школе, когда Костя еще дружил с пацанами. В седьмом, когда вышли на первый план ум и дарованья, Костя и Аркаша разошлись. Костя стал дружить с девочками.

После школы Касаткин Блевицкого почти не видел. Аркаша жил сперва с бабкиной сестрой, а после ее смерти – один. Бабка Аркадия, певица Нина Васильевна Блевицкая, сгинула, несмотря на связи, в лагере, мать, из актерской династии, умерла рано, отец – позже.

Варвара Васильевна Блевицкая была копия своей знаменитой сестры. Внучатого племянника она растила воспитанным. Когда Аркадий вырос, занятия себе не нашел. Шатался, гулял. Еще в десятом, хвастался: «Опять колол пенициллин после б…дей». Потом он на некоторое время исчез, Варвару Васильевну ограбили, и все говорили, что он и навел. Широкоплечий, квадратная голова, белая бархатистая кожа, мамины соболиные бровки. Теперь Аркаша поблек, ходил занюханный, делать ничего не хотел и не умел.

Верхние генеральша Лидия и Маша, мать и дочь, Костю любили, чувствуя, что ему приятно двойное женское присутствие.

Лидия родила поздно. Маняшу она растила – нежа и держа при себе. Мать – старуха, а дочери сильно за тридцать. Но обе – похожие, одинокие, пожилые подруги. Лидия пышней. Лидия еще держится, как бы в ответе за незамужнюю дочь. Старуха до сих пор мечтала стать бабкой.

Лидия – барыня – даже говорит благородно громко, не культурно, а кремлевски. Маняша при ней существовала покорно и безгласно, как прислуга или нахлебница.

У Маняши не было никого. «Заела Лидка дочерин век», – говорила про Лидию и Маняшу Костина бабушка. «А может, – отвечал Костя, – и не заела. Маня, может, еще найдет кого-нибудь».

В самом деле, Маняша Фомичева не уродливая: уродов у советских кремлевских начальников не рождалось. Но была Маняша какая-то вялая, сохлая, тусклая. Она словно и не знала, откуда берутся дети. Папа-мама – свет в окошке, остальные прочь. Но папы давно нет, и хорошо только с мамой.

И кавалер, думал Костя, если и был у такой, то сплыл.

Лидия с Маняшей жили друг для друга. Получали женщины Лидину пенсию и Маняшину бюджетную научную зарплату. Маняша занималась декоративно-прикладными проблемами гжельских вазочек и ходила в Институт истории искусств раз в неделю.

А в общем, ничем Маша не занималась. Жили Фомичевы бедно, и Костя подозревал, что бедностью они как интеллигентки кичились.

Вещи мать и дочь, потеряв советские привилегии, продали, квартиру оголили. В последние годы они снимали с полок книги и отвозили в сумке на колесах в букинистический. «Плюнули бы нищенствовать, – говорил им Костя, – заработали бы!» Нет. У Маняши были высокие, духовные идеалы. Она ходила в одном и том же грубом платье и даже туфли носила черные говнодавы без каблука, шагая четко и твердо и ставя носки внутрь, как бы упершись: не трожь.

И Костя махнул на нее рукой и, в общем, уважал ее за немодную принципиальность.

На фомичевских подоконниках лежали штабелями пакеты с мукой. Другой еды не было. Пишущая машинка допотопно и гордо стояла в комнате на столе, но никогда не открывалась. В прихожей светила лампочка в пятнадцать ватт.

Наконец от наслаждения нищенством старые дуры устали.

Третью комнату они сдали жильцу, давнему знакомому. Тухлую пшеничную муку с мучными червячками с подоконников сняли, с сумками на колесах больше не ходили.

Жили мать и дочь бедно по-прежнему. Две женщины не команда. А навар с жильца был небольшой.

Но Фомичевы, к счастью, радовались друг другу и довольствовались малым. Соседям-брюзгам, старым коммунистам, Касаткин ставил обеих в пример.

Маняша с Лидией смотрели телевизор. Было особое дог-шоу – собаки с ограниченными возможностями.

Расчувствовавшись, сели ужинать, посадили Костю. Лидия налила бульон в щербатые бульонницы.

У Маши были красные глаза. На мать она не смотрела. Лидия положила всем по кусочку рыбы с вермишелькой.

«Тоже мне, хозяйки. Вермишель покупают дурацкую, „нудль“. Лучше бы в прихожей ввинтили нормальную лампочку», – подумал Костя.

– Вкусно?