Елена Кассирова - Пирожок с человечиной

– Вот именно, – сказала наконец Кисюк. – Боялись, а видели. Поехали в автобусе на оптовку, заметили, что Поволяйка воровка. Таечка сказала ей. А та ей: «Выдь к чердаку». Таечка пошла. Пришла с автобуса усталая, выпила рюмочку и пошла. Зачем пошла? Говорила я ей – не шустри. А Таечка: «Рая, она денег даст». А я: «Не ходи». А она пошла.

– И молчали! – строго сказал Костиков.

– Все молчали.

– Кто – все?

– Думаете, одна я знала? Мать Ваняева знала. Боялась за детей. У нее еще трое. Эти грозили.

– Да ведь мы б их взяли!

– Вы их брали. А их – как тараканов.

– Умные все, – вздохнул Дядьков.

– Именно умные, – опять вступил Костя. – А ребята глупые. Дети своих родителей. Решили, что всех

умней. Думали заработать дуриком на шантаже. Я подозревал соседей, потому что все жертвы перли к нам на площадку. Думал – идут на этаж, а они – на чердак. Разумеется. Жалкую Поволяйку не боялись. Только что не топтали ногами.

– Топтали, – сказал Егор.

– Что ж, правильно, создала себе имидж. Разыграла драку. Устроила комедию с зубами.

– Зубы ей действительно выбили, – сказала Ушинская. – Давно. Старшие ребятки, за то же воровство. Но я тогда просила их помалкивать. Ребяточки хорошие, не сказали. И она тогда присмирела, потом зубы, смотрю, вставила. Так и забылось. Эх…

Она вытерла глаза и высморкалась.

– И никому бы в голову не пришло, – продолжал Костя, – выяснить, чем там она занята. Они давно обжили чердак. Я заметил, когда вошел, что труба течет, а в банке под ней – на донышке. Не додумал, что следили за течью и банку меняли. И в голову не пришло глянуть, что за хозяйство у них под грязными газетами. Помнится, я заглядывал на балконы. А она в это время на чердаке устроила мясобойню. А вынести ношу ей нетрудно. Шляется она всюду с бутылочной сумкой. На нее уже и смотрят – не видят. И действительно, ловко устроила. Инсценировала расчлененку. Тем и пустила по ложному следу. Останки есть, а туловищ нет. Что же с ними стало? Зачем понадобились? У людей, разумеется, разыгралось воображение. Кто винил одних докторов, кто других. А трупы Поволяева просто уничтожила.

– Как уничтожила? – спросил кто-то.

– Нагрела на плиточке. Там у нее хозяйство. Электроплитка, ведро, вода, ну… и, главное, сода.

– Каустическая сода, – как-то заученно вставил Костиков. – Знаем. Есть любители. Делают. Нагреют труп в соде с водой – и привет.

– Я понял задним числом, – сказал Костя. – А сперва только восхищался, как чисто у нас вымыт содой коридор. Аж добела.

Кто-то сказал «фу», кто-то плюнул.

– Нет уж, гучше пусть ггязно, – сказала Мира. – Сами убегем.

– Мы-то уберем! – задребезжала Бобкова. – А га-дину-то кто уберет? У нее хахаль Стервятов.

– Во-первых, Стервятова уже убрали, – сказал Костя. – Во-вторых, какая она любовница! На Берсеневке тоже ломала комедию. Расфуфыренных красоток не подозревают. Посплетничают, что спит с кем-то – и успокаиваются, А за шик уважают. Кого чем удивишь. Наоборот, чем фантастичней, тем убедительней.

– Совсем потеряла стыд, – сказала Раиса Васильевна. – Одни деньги.

– Ничего святого, – согласилась Ушинская.

– Не человек, – страдальчески сказала Нинка.

– Не женщина, – уточнил Блевицкий.

– Пярожок, в задшщу, с чяловечиной – определила Матрена Степановна.

– Дгянь, – закончила Мира Львовна. Перевели дух.

– Но неужели в автобусе наворуешь миллионы? – мечтательно спросил Аркаша.

– В митинском – запросто, – сказал Костя. – В наших «трех семерках» все Митино плюс кто на кладбище.

– Но между прочим, – сказал вдруг Жиринский, – не пойман – не вор. Шапочка, курточка! Говорить говорят, а где свидетели?

– Есть, – живо отозвался Костиков. – Вчера тетка пришла с заявлением. Бабаева фамилия. С Дубравной. Мы ей показали фотографии. Опознала Поволяеву и Касаткина.

– Тетку помню. Но я не крал, – сказал Костя. Все вздохнули без улыбки.

– Мерзкий народ пошел, – заявила Бобкова.

– Это верно, – подтвердил Беленький.

– Не ваше дело, – оборвала Бобкова. – Народ хороший. И вы, Касаткины, хороши. Воду переводите.

Кран, действительно, всё капал, но от капанья было уютно. Катя поставила чайник, разложила на столе пасхальную еду. Праздновать сели сдержанно. Но, казалось, все же открылась незримая фортка. Катя хмурилась от счастья, что спасли ее недовоспитанного скороспелого братика. Костиков был доволен, что делом меньше. Толстый за чаем налег на гигантский харчихин кулич. А Дядьков радовался, что люди у него на участке, в общем, приличные и поговорить с ними можно. Жулье, конечно. Но примеру Поволяевой никто не последует.