Люда и Игорь Тимуриды - СУ-47 ДЛЯ МАТЕРИ ОДИНОЧКИ

Я игралась своим ручным пулеметом, вовсе не направляя его на кого-то, как мои телохранители. А просто уткнув дуло в бензобак ставшего напротив меня “жигуленка”. Если точнее, то я уткнула свой пулемет даже в тоненькую крышку его бензобака.

Вообще-то я смотрела в сторону. Мой пулемет совершенно случайно уставился точно в дуло бензобака.

Они все побледнели до синевы – и мои, и те, кто в машинах.

В таком узком туннеле, если бензобак взорвется, то не спасется и не выживет никто. Даже если эта машина насквозь бронирована – крышка то простенькая! Тут не то что бумажки какие-то в моих сумках, люди сгорят. Когда от детонации саданут бензобаки остальных машин, ибо туннель – это внешняя бомба.

Они постояли, помолчали.

Старичок в “жигуленке”, такой же окраски как “жигуленок”, бурой и злой, смотрел на меня, скрипя зубами. От него шло страшное впечатление. Но я не дрогнула.

Мы молча смотрели друг другу в глаза. Но он ничего мне не сделал.

А потом они медленно двинулись прочь по приказу старичка. Очевидно, в машинах были рации.

Мы пропустили их в таком же молчании.

За ними прошли три джипа различных цветов.

Тоже с бритоголовыми ребятками.

Эти даже не остановились.

Наши пулеметы смотрели в упор.

Я не хотела ехать.

- Мы едем? – спросили водители, дымя сигаретами.

- Я не хочу! – сказала я с тоской. Почему-то этот дым меня убил... Мне стало дурно, уши плохо слышали, приходилось кричать.

Я еще постояла.

Они покорно ждали. Приняв меня за дуру.

- Вы решили погибнуть в газовой камере? – наконец, меланхолично спросил водитель, затягиваясь сигарой. – Еще несколько машин, и можно будет выносить трупы от угарного газа...

Я вздохнула.

Один из них сунул мне свою рацию в окно машины.

- Будете руководить нами по рации, у нас такие у всех есть, все включены...

И я медленно поехала.

И тут впереди послышался чудовищный рев и грохот.

Я тут же затормозила. Боясь, что это что-то взорвалось.

Но ничего, это где-то было там.

Я поняла, что Миги решили приветствовать меня на выходе.

Я больше не хотела, чтоб меня приветствовали Миги. Голова болела, от газа я слегка угорела, но ехать туда отказалась. Вела себя как дура.

Я сидела в машине, закрыв окна, зажав уши руками и сжавшись в комочек. Охранники ругались в промежутках.

- Пусть пролетят... – сказала я. Дождавшись, когда периодический рев и странные тяжелые удары прекратятся...

Потом ахнул чудовищный удар по ушам. И тишина. Чудовищная тишина. Никакого звука. На протяжении минуты. Двух. Трех...

И тогда я решила поехать, раз ударов и рева не было на протяжении такого долгого времени... Правда, машину тоже не было слышно, но я списала на хорошую марку машины...

Мы осторожно выехали из туннеля. И оказались в дворах, которые я знала, а дальше шел большой проспект.

Это место я знала. Шестиполосная дорога.

Вот только проспекта не было.

Дороги тоже не было.

В самом центре ее, чуть за выездом из туннеля, зияла чудовищная яма. Метров на триста. Все шоссе было в ямах. Кусок красной Феррари висел на шестнадцатом этаже странного дома без окон. Все остальное шоссе вокруг одной громадной воронки было изрыто ямами. А над ними уходили свечами вверх два Мига, оставляя за собой вертикальные белые полоски, словно они исполнили свою работу.

“Жигуленка”, так похожего на мой, с милым старичком, нигде не было видно. Хотя маленькие черные кусочки металла от джипа можно было различить...

Я удивилась – уехать “жигуленку” отсюда было некуда – вся трасса просматривалась далеко!

Ехавшие со мной водители моих машин стали мертвенно белые.

Вокруг большой ямы суетились какие-то люди, стояли военные машины, было полно омона и десантников.

Авария случилась – сообразила я. Наверное, машины столкнулись. Этот старичок был такой вредный и страшный.

Я высунулась в окно.

- Мальчики! – сказала я в рацию, высунувшись в окно. – Объедем! Сворачивайте в ту подворотню. Там есть выезд...

Я выросла тут и знала все дворы.

Я медленно открыто проехала мимо стольких машин с военными. Как ни странно, они облегченно переговаривались между собой. Понаехало журналистов... Возле воронки стоял какой-то человек и что-то важно говорил перед камерой.

Какой-то полковник обернулся.

Увидев наши три машины, спокойно ехавшие мимо, он почему-то исказился в лице и отчего-то схватился за сердце.

Я улыбнулась ему.

Он стоял и мычал, почему-то глядя на меня.

Какой-то утлый журналист обернулся, изменился, и вдруг начал снимать камерой меня. Я ему тоже улыбнулась.