Анджела смотрела все так же настороженно. Потом повернулась ко мне и, сияя улыбкой, спросила:
— Дорогой, я знакома с кем-нибудь по имени Юстэли?
— Под дурочку работает, — заметил А.
— Посмотрим, — откликнулся Б, угрожающе поднимая записную книжку, и спросил Анджелу:
— Ваше полное имя?
— Анджела, — ответила она. — Анджела Евлалия Лидия Тен Эйк.
— Да ладно вам, давайте не бу… Постойте, вы сказали, Тен Эйк?
— Ну конечно, — любезно проговорила Анджела. — Это мое имя.
А и Б опять переглянулись, и на этот раз я прекрасно знал, почему. ФБР получило особые указания касательно мисс Анджелы Тен Эйк, хотя его агенты никогда не согласились бы признаться в этом. Повышать свое мастерство контрразведчика, упражняясь на горстке не имеющих никакого веса пацифистов, — это одно дело. А вот притеснять дочь Марцеллуса Тен Эйка — совсем другое.
Поэтому весьма своевременное прибытие Анджелы положило конец разговору, обещавшему быть долгим и утомительным (я сразу выложил А и Б правду, поэтому, по мере того, как шло время, запас сведений, которыми можно было с ними поделиться, все быстрее истощался). В общем, А и Б переглянулись и, судя по всему, решили прежде доложиться в конторе, а уж потом предпринимать дальнейшие действия. Перед уходом федики проделали все обязательные процедуры. Б велел мне не отлучаться, на тот случай, если у него возникнут новые вопросы. А неведомо зачем сообщил, что за мной будет установлено наблюдение. Затем они предприняли весьма неуклюжую попытку учтиво раскланяться с Анджелой и чеканным шагом убрались восвояси.
Анджела повернулась ко мне и сказала с лучезарной улыбкой:
— Какие милые! Кто они, дорогой? Новые соратники?
За чашкой кофе я рассказал ей, что произошло. Анджела слушала, восклицая после каждой моей фразы: «у-у-у!», «огого!» или «вау!», но я мужественно и упорно продолжал свое повествование, пока не добрался до самого конца. (Я уже много лет делил ложе и стол с умными и богатыми девушками, но два эти качества ни разу не совместились в какой-то одной из них, так что, если Бог и впрямь существует, я бы очень хотел спросить его, почему он допускает такую чертовщину. Почему у меня не может быть умной и богатой девушки или, на худой конец, богатой и умной? Будь она и богата, и умна, я согласился бы даже на дурнушку, хоть у меня и душа эстета.)
В общем, когда я умолк, Анджела издала еще одно «го-го!» и добавила:
— Что же ты будешь делать, Джин?
— Делать? Почему я должен что-то делать?
— Видишь ли, этот мистер Юстэли собрался совершить какой-то ужасный поступок, не так ли? Может, взорвать здание ООН или что-нибудь в этом роде.
— Возможно, — ответил я.
— Но ведь это ужасно!
— Согласен.
— Значит, ты должен что-то предпринять!
— Что? — спросил я.
Она беспомощно оглядела кухню.
— Не знаю. Сказать кому-нибудь. Сделать что-нибудь, как-то остановить его.
— Я уже сообщил в ФБР, — ответил я.
— Сообщил?
— Я ведь тебе говорил, помнишь?
Она туповато посмотрела на меня.
— Говорил?
— Эти два парня. Эти милашки. Мы как раз об этом и беседовали.
— Ах, они?
— Они. Я им рассказал.
— И что они намерены предпринять? — спросила Анджела.
— Не знаю, — ответил я. — Вероятно, ничего.
— Ничего? Господи, почему?
— Потому что вряд ли они мне поверили.
Она разволновалась пуще прежнего.
— Ну… ну… ну… — выпалила Анджела, — ну… ну… тогда ты должен заставить их поверить тебе!
— Нет, не должен, — ответил я. — Мне и без того хватает неприятностей с ФБР. Я не собираюсь наводить их на мысль о том, что СБГН имеет тесные связи со всевозможными террористическими организациями. Если они опять придут ко мне с вопросами, я, как всегда, расскажу им чистую правду. А не поверят, так пусть пеняют на себя!
— Джин, ты понимаешь, что говоришь? — спросила она. — Ты понимаешь, что это такое? Это называется недонесение, Джин, понятно тебе?
(Надо сказать, что обвинение в недонесении в тех кругах, в которых я вращаюсь, чревато еще большими неприятностями, чем, к примеру, обвинение в атеизме в общинах, обитающих на севере Манхэттена, обвинение в симпатиях к дяде Тому в Гарлеме или обвинение в совращении малолетних в пригороде. Недонесение, в глазах пацифиста, — не единственное из всех возможных прегрешений, но зато единственный, с его точки зрения, смертный грех. И если кто-нибудь обвинит меня в недонесении, то лишь мои стойкие пацифистские убеждения помешают мне расквасить нос этому обвинителю.)
Читать дальше