Шарль Эксбрайя - Вы любите пиццу?

– Пойду объяснюсь с Джованни…

Лауретта испустила крик ужаса и стала умолять брата не причинять зла ее любимому. Мать снова отвесила ей пощечину, но девушка, не обращая внимания на боль, поклялась покончить с собой и закатила такую истерику, что прочие члены семейства перепугались. Мигом забыв весь свой гнев, Серафина заключила дочь в объятия и, как в детстве, усадила к себе на колени.

– Ну-ну, мой божий ангелочек… моя Лауреттина… девочка моя маленькая… Кто это тут говорит о самоубийстве? Ты что же, хочешь убить свою мамочку?… Неужто тебе так нужен этот прохвост Джованни?… Ладно, черт с ним, ты его получишь! Ну, довольна?

– О да! Только вот он…

– Что он?

– Он не думает на мне жениться…

В воздухе повисла тишина – предвестница бури. Однако синьора Гарофани, против ожидания, не стала метать громы и молнии.

– А по-моему, еще как захочет, – вкрадчиво заметила она, – особенно после того, как я с ним поговорю.

Паола Пеллиццари замерла и стала прислушиваться, так и не налив супу своему мужу, Уго, и сыну, Джованни. По лестнице явно поднималась толпа народу.

– Что бы это могло быть?… – пробормотала Паола.

Уго, портовый угольщик, измученный тяжелой работой и разочарованный в своем сыне, уже почти ни к чему в жизни не проявлял интереса. Он хотел было посоветовать жене заняться лучше едой, но не успел, потому что дверь распахнулась и на пороге возникла Серафина. Почтенную матрону сопровождали Марио, Альдо, Дино и Рокко. Уго поднялся.

– Что за бесцеремонность…

Серафина с угрожающим видом надвинулась на него.

– А обесчестить мою дочь – это как будет по-вашему?

Уго посмотрел на сына, которому в это время больше всего на свете хотелось провалиться сквозь землю.

– Опять твои штучки, а? – устало спросил он.

Молчание мужчин клана Гарофани, грозно стоявших у двери, привело бедняжку Паолу в такой ужас, что она не решалась даже кричать. Уго испустил глубокий вздох.

– Разбирайтесь с ним сами…

Серафина ухватила Джованни за грудки и заставила подняться.

– Ну, бандит, ну, подонок, собираешься ты просить у меня руки Лауретты или нет?

Парень, мечтавший только о том, как бы уехать в Америку, вовсе не жаждал обременять себя женой.

– Послушайте, синьора…

– Вот-вот, лодырь ты этакий, мы как раз и пришли тебя послушать!

Уго тем временем снова принялся за суп, всем своим видом показывая, что происходящее его нисколько не волнует.

– Я слишком молод, чтобы жениться…

Парень не договорил – от пощечины, которую с размаху влепила ему Серафина, у него помутилась голова и на губах выступила кровь.

– А чтоб испортить девку, ты, значит, достаточно вырос?

Джованни, никогда не отличавшийся силой характера, тут же пошел на попятную.

– Ладно, женюсь я на вашей Лауретте…

Гарофани повернулись, собираясь удалиться в том же чинном порядке, но Уго все же счел нужным выразить свое мнение:

– Не думаю, чтоб вы сделали полезное приобретение…

– Не волнуйтесь, Пеллиццари, – возразила несгибаемая Серафина, – он будет вести себя прилично. Я сама об этом позабочусь!

– Что ж, тогда могу только сказать спасибо, что вы нас от него избавили!

Через два месяца их поженили, и Лауреата с мужем поселилась на виколо Сан-Маттео.

Как-то июльским вечером, когда Лауретта и Памела уже начали убирать со стола, Марио Гарофани приказал:

– Иди укладывать малышей, Лауретта, и последи, чтобы они не возвращались нам мешать. Мне надо кое-что сказать…

В этом «мне надо кое-что сказать» прозвучала такая торжественность, что у Памелы и Джузеппе не хватило духу протестовать против несправедливости, с какой их причислили к «малышам». Но оба быстро утешились, сообразив, что их старшая сестра Лауретта, хоть и замужняя, тоже оказалась отстраненной. Дино, собиравшийся идти к себе на антресоли, снова сел и закурил сигарету. Когда мелкий народец исчез, Марио окинул всех глубокомысленным взглядом.

– Мне не хотелось, чтобы ребятишки слышали, потому что дело очень серьезное и… и опасное.

Если в каждом итальянце дремлет актер, то в любом жителе Неаполя он, можно сказать, всегда бодрствует. Серафина, давно привыкшая к театральным жестам супруга, возмутилась:

– Как тебя понять, Марио? Опять что ли валяешь дурака?

Гарофани издал смешок, в котором явственно слышалась горечь всех непонятых в мире, и призвал в свидетели домашних:

– Вот женщина, знающая меня около тридцати лет… женщина, ради которой я убиваюсь на работе… женщина, которой я доказал свое уважение, подарив восемь детей… И теперь, когда я хочу сообщить взволновавшую меня до глубины души новость, она не находит ничего лучшего, как спросить, не валяю ли я дурака… Нет, право, это не жизнь, а черт его знает что такое! Если все время не держать себя в руках, то останется только пойти в порт и утопиться…