Иоанна Хмелевская - Зажигалка

Остался, однако, совершенно непонятный вопрос: а вот что собой представляет эта зажигалка? Моя или не моя?

Все наконец разошлись, я кое-как распаковалась, а сама все думала о зажигалке: моя — не моя, словно мне больше и думать не о чем. Припоминалось даже что-то такое, относящееся к зажигалке, мигало и гасло, никак не могла вспомнить, только знала — связанное с зажигалкой. Мелькали в голове какие-то цыплята, яйца, короче — самые дурацкие сочетания: какое отношение имеют цыплята с яйцами к моей зажигалке? Может, таким странным образом мне лезло в голову нечто желтого цвета, цыплятки обычно бывают желтенькие, и с яйцами — самая прямая связь. Но при чем тут зажигалка? Ни одного, курящего цыпленка не встречала, так какой холеры?..

Я села на диван у журнального столика, взяла зажигалку и в который раз принялась ее внимательно рассматривать. Моя, могу об заклад побиться. Зажгла дополнительную настольную лампу, внимательнейшим образом оглядела дно. Если кто-то содрал серебряный поясок, непременно должен остаться хоть какой-то след. Пыталась вспомнить, каким образом этот поясок был прикреплен к дереву зажигалки. Приклеен? Приклепан? Вбит в дерево булавками? Может, у пояска был острый кант, тогда его след должен остаться на дереве.

Пошла в мастерскую, включила лампу для черчения и отыскала лупу. Я все еще надеялась, что это моя вещь, что мы не сперли чужую. Ведь в конце концов, стибрить имущество жертвы убийства не очень… ну, не очень красиво. И просто глупо. Что же теперь, пробраться мне незаметно в дом мертвеца и подбросить ему украденное?

На дне зажигалки даже через лупу не было видно ничего абсолютно, просто сам центр дна немного выпуклый, и вот на нем-то и обязаны были находиться и. поясок, и дарственная надпись. А не осталось ничего, ни тени намека, словно там никогда ничего и не было. Может, и в самом деле не было?

Крутила-вертела я зажигалку в руках, аж в глазах зарябило, и уже стало казаться — вроде бы даже украшения не те. Да нет, вроде все как было: по низу две полоски черной эмали, по верху тоже две, только там полоски перечеркнуты серебряными ниточками. Ну точно, моя! А может быть, в моей расстояние между нижними полосочками было малость побольше? Или, наоборот, поменьше? И была ли моя совсем гладкой? Эта вот немного шершавая, вроде покрыта фактурой в мелкую точечку, благодаря чему контрастирует с блестящей эмалью. Глупости, моя тоже была шершавая и тоже контрастировала!

Благодаря лупе я разглядела на полосе между серебряными ленточками нечто вроде микроскопических дырочек. Дырочки меня озадачили. Раньше я ни разу не рассматривала зажигалку в лупу, так что за дырочки поручиться не могла.

Впрочем, уже отсутствия следа от дарственной надписи хватило, чтобы понять — не моя вещь! Ведь невозможно за такое короткое время, всего пару дней, убрать надпись, отдраить и разгладить дно, отполировать дерево до такого же состояния, как и вся зажигалка. Мог ли садовод такое сделать? Он что, сидел без работы, вот и занялся художественной столярной работой?

Нет, все-таки эта зажигалка была не моя…

Подъехала ближайшая патрульная машина, убедилась — не пустяшный вызов, экипаж зафиксировал в кухне невменяемую бабу и вызвал следственную бригаду. Ничего не трогали, никуда не заглядывали, нигде не топтались. Комиссар Януш Вольницкий внутренне мобилизовался, как боевой конь, огретый кнутом. Сравнение неудачное, обычно боевых коней не оскорбляли, хлестнув пошлым кнутом, их поощряли ударом по заду плоской стороной меча или сабли, опять же вонзали шпоры, иначе конский организм отозвался бы на такое оскорбление могучим взрывом ярости.

Такой взрыв ярости потряс и комиссара Вольницкого. Ведь он оказался один на один с настоящим убийством, причиной которого стал не пошлый удар ножом пьяного шурина или жены, опять же не удар топором разошедшегося пьяного соседа-садиста, к тому же произошло это убийство не на глазах всей деревни или целой улицы, а культурно, так сказать камерно, с полным ассортиментом неизвестных обстоятельств.

К тому же отсутствовал Роберт Гурский, непосредственный начальник Януша, с которым они работали в мире и согласии. Тот в полном соответствии с нашим трудовым кодексом отправился в отпуск — не как полицейский, просто как нормальный человек, и имел полное право это сделать. К сожалению, отправился не на Бещады или Мазуры, а куда-то в Европу, так что стал абсолютно недоступен для сотового, тем более что сам старательно стремился оказаться в регионах, где «абонент недоступен». Комиссар Вольницкий понимал своего начальника и не осуждал его, но беспокойство засело крепко, и молодой человек никак не мог взять себя в руки.